Вокруг света за 100 дней и 100 рублей - Дмитрий Иуанов

Если спускаться по катку вниз казалось небезопасным, потому что можно было сорваться с обрыва, то подниматься вверх поначалу выглядело просто невозможным. Я старался идти вверх, а потом ехал назад, снова вверх и снова столько же вниз — и все тут. Кое-как боком упираясь кроссовками об лед, я достал до поручня и стал подтягиваться, что помогло преодолеть силу скольжения. Направо, вверх, поворот, вверх — и вот я снова оказался на том изгибе, где дорога меняла направление. Все мои следы были стерты, а вокруг находилось только волнообразное белое одеяло. За время моего отсутствия снега навалило в полтора раза больше.

Через полчаса падающий поток с неба уменьшился, зато облака принялись подниматься и расти как на дрожжах. Облепив скалы и обвив деревья, они заполняли пространство между предметами, как эфир, и сковывали движения. Я сначала аккуратно шел, проваливая ноги в сугробы, а затем плюнул и побежал с вытянутыми вперед конечностями, растопыривая ноги, то скользя по льду, то съезжая на спине, попе, руке и других случайно попавшихся частях тела. Наперегонки со мной бежали только ручьи и выскакивающие из-под подошвы камни. Несмотря на это, двигаться было легко.

Неясно, сколько минут или часов я перебирал ногами, но тем не менее спустился к уступу горы и сразу начал выглядывать палатку. Увидев ее ближе, мне захотелось расцеловать — она была на треть открыта, наполовину вымочена, но стояла! Я скорее нырнул вниз — промокло два угла, низ рюкзака, часть чехла от ноутбука. Я включил его, и — он заработал! Он, на хрен, работал! Никто ничего не стырил, ничего не сломалось! Я вынул довольную рожу из палатки и стал исступленно смеяться, оттого что был жив сам и были живы мои вещи. Часы показывали пятнадцать ноль ноль — меня не было десять часов. Внезапно стало ясно, что было очень холодно, еще сильнее голодно, а еще сильнее мокро — насквозь и окончательно. У меня не оставалось сил, чтобы что-то с себя снимать. Я упал лицом на рюкзак, накинул сверху спальник и захрапел.

Вечером снега намело выше щиколотки. Я выбрался из своей синей берлоги, голодный, холодный, но радостный, что живой. Вспомнилась Сибирь, и к такому же состоянию не было никакого желания возвращаться. Тарабанящими пальцами я собрал манатки и пошел на трассу.

Стояло шесть часов вечера — глубокая ночь для гор. Местоположение дороги можно было предугадать примерно: все вокруг было равномерным слоем занесено пеленой. Шмыгая носом, я встал у трассы с поднятой рукой. Если двумя днями ранее мимо проезжали машины, но не останавливались, то сейчас даже проехать было некому. Мы были наравне: белое поле, уходящее в черноту, и я. Через полчаса все же забрезжил свет, прорывающийся сквозь снежную стену, и я приготовился всеми жестами показывать, что меня надо взять. Из темноты, как танк, выехал трактор, выплевывающий из своей пасти переработанные хлопья. Тьфу ты!

Я побрел обратно к кемпингу. Ближайший автобус отходил в семь утра, и если бы я заснул в своей летней палатке в такую погоду, то точно бы не дожил до него.

— Хей, мэн! — Кто-то окрикнул меня сзади. Это был единственный человек, встреченный за последний час, не считая водителя трактора. Окрикнувшим оказался мужчина лет шестидесяти по имени Джон. Он покрутил пальцем у виска и немедля приказал идти вместе с ним.

Джон оказался альпинистом, влюбленным в Йосемити, покорившим Халф-Доум, Эль-Капитан, Сентинел-Рок и многие другие окружавшие нас горы. Он ездил в национальный парк несколько раз в год последние лет тридцать и знал его как свое дитя. Чтобы вырубить снег, мы использовали три баллона с газом, а после поставили тент, который был толще моей руки.

— Дима, это твой спальник? Ты смеешься надо мной? — ухмыльнулся Джон, увидев мои скромные пожитки. — Больше в горы с таким ни ногой! Они такого не прощают.

Джон выдал мне два зимних спальных мешка, в которые я укутался прямо в одежде. Температура возросла градусов на тридцать. Наружу торчал один нос, как у пса. Мы долго разговаривали про жизнь скалолазов в американских горах, попивая добротный чаек с горелки, пока я не отрубился с торчащим наружу носом.

Поутру в округе уже никого не было — Джон на рассвете ушел покорять очередную гору, оставив мне все вещи. Я аккуратно спустил палатку, накрыв тентом, и вышел на дорогу.

Часом позже меня подобрала семья преподавателей физики университета Сан-Франциско — мужчина и женщина лет семидесяти, постоянно отпускающие шутки. У них были две пары счастливых глаз, один белый RV — дом на колесах с кухней и кроватью, две добродушные собаки. Со всем этим делом они путешествовали по западу Америки и останавливались в национальных парках, живя в своем автомобиле. Я упал на задние сиденья меж двух собачьих мордочек. Мы лавировали по заснеженным дорогам, ныне покрытых солнцем, а преподаватели заставляли меня поступать на PhD в университет, расписывая незамысловатую схему получения гранта. На каждом повороте чашки перекатывались с одной стороны полки на противоположную, кастрюли гремели, створки дверей скрипели, казалось, все содержимое автомобиля тщательно перебиралось.

Мы вернулись в Кремниевую долину очень скоро. Горы закончились быстрее, чем высохла одежда. Стояло градусов двадцать пять, все вокруг обросло зеленой травой, и невозможно было поверить в недавний снег. Преподаватели вылезли из кабины, выпустили собак, и мы впятером встали у небольшого автобусика на колесах, улыбаясь друг другу.

— Как я могу отблагодарить вас за вашу помощь?

— Помочь другим. Нам делать ничего не надо, а другим желательно. Так мы запустим большое колесо, которое будет переходить по кругу и когда-то вернется к нам. Договорились?

— Непременно!

С этими словами довольные мужчина и женщина посадили меня на автобус до Лос-Анджелеса, а я вручил им открытку, исписанную йосемитскими фразочками. Фургончик со счастливыми людьми скрылся за пальмами, а я достал журнал и записал:

Мой путь наконец лежал в Город ангелов. В Калифорнии полно людей со всего света, но в силу менталитета я притягивал к себе русских, а они в свою очередь тянулись ко мне. Будь я немцем, мне бы казалось, что весь мир состоит из них, но в моем случае мне повсюду встречались русские. Отступать от традиции не хотелось. Полгода назад Максим Чуманов, мой товарищ из МИФИ, окончив институт, взял и переехал в Лос-Анджелес. Недолго думая, я направился прямиком к нему.

Спустя день мы лежали на крыше его старенького вэна, а рядом шумел Тихий океан. Он светился заревом закатного солнца, несколькими минутами ранее ушедшего на покой. Максим был смуглым, уверенным в себе парнем — вслед такому сложно не обернуться. Еще в России он не только одевался как типичный американец, но и общался на таком же простом языке, что было ему к лицу. После встречи с Максимом многие девушки больше не могли думать о каких-то других проблемах, кроме как о неудавшихся взаимоотношениях с ним.