Возвращение с края ночи - Глеб Сердитый

И кровавые языки облаков.

— Джой?

«Я здесь, хозяин!»

Нет, теперь Воронков не сомневался, что его перекинуло в другой мир, потому что почувствовал момент перехода — уже знакомое, но всякий раз немного иное ощущение дискомфорта и сдавливания со всех сторон.

Он начал спускаться к реке, всматриваясь в отражение противоположного берега в стекловидной поверхности льда.

Хотел попробовать носком кроссовки лед. Не для того, чтобы попытаться перейти по нему реку, вот еще, но просто так, из академического интереса. Но не успел.

Он вновь пережил комплекс ощущений, сопровождающих переход, но момент исчезновения одного мира и появление другого, как и всегда, пропустил.

Новое место, куда его швырнуло, оказалось совершенно непримечательным. Это была темная комната. Угадывались два окна впереди, завешенные шторами, через которые пробивался свет, как показалось, от уличного фонаря. Какие-то смутные предметы читались в темноте. Возможно, это были диван, два кресла по бокам, торшер рядом с одним из них и телевизор в простенке между окнами.

То есть, совсем ничего интересного…

Кроме одной детали. В комнате кто-то прятался.

Сашка сделал неуверенный шаг, ударился обо что-то ногой, ниже колена, непроизвольно зашипел и услышал из темноты вопрос, который можно было бы интерпретировать как «Юзеф?», если бы это имя произносил удод или злой робот из старого фильма.

После чего декорация снова сменилась.

Теперь он, подламываясь на только что ушибленной ноге, боясь запутаться в полах шинели, некоторое время сбегал по осыпающемуся склону из мелкого, рокочущего в движении гравия, все время глядя под ноги и не в силах осмотреться.

Впереди него скатывался поскуливающий Джой.

Потом Воронков таки споткнулся, юркнул вперед и, распластавшись в полете, увидел, куда же ссыпается этот чертов гравий — в неимоверной глубины ущелье, по которому протекает ручеек (или полноводная река?) — он не успел оценить высоту, с которой предстояло падать вместе с собакой, только и успел — испугаться.

В этот момент он вновь очутился в другом месте и так далее… Движение ускорилось… На радость или на беду. Миры сменяли друг друга в калейдоскопической неповторяющейся последовательности. Он словно ступил-таки на эскалатор, сойдя со скрипучей, подламывающейся лестницы.

Он успевал сделать два-три шага, не успев осмотреться, и мир немедленно менялся. День внезапно менялся на ночь, вечер на утро, а утро на непонятно что. Времена года и суток в разных мирах принимали порой уродливые и пугающие формы.

Только сам переход из мира в мир не баловал разнообразием. Каждый раз Воронков оказывался будто между огромными плохо пригнанными шестернями, пудовые, угловатые зубья которых были покрыты мягким материалом. Не рвали, не травмировали, а только мяли. Причем как физически, так и морально, так сказать, — эти зубья будто проникали через тело и перебирали нервы, как струны арфы.

Только в одном мире, как ему казалось, он задержался на некоторое время. Но воспоминания об этом остались какие-то смутные, как о полузабытом сне.

Паузу он почувствовал сразу… Сам переход в следующий мир был куда медленнее, чем предыдущие. И догадался, что в этом мире он задержится снова чуть больше.

Белый шум. Ощущение тесноты в огромном просторном мире. Целый букет неприятных, дискомфортных, но нераспознаваемых ощущений.

Ну, никак у него не получалось, подобно Альбе, изощренно скользить меж реалий, тасуя места и расстояния.

Вместо этого всякий раз выходило какое-то шокирующее рандеву с новыми декорациями и обстоятельствами. Как бы ты топаешь там и тут ногой, надеясь по звуку найти нужный тебе люк, а он оказываетя с милым сюрпризом. Стоит на него заступить, хоть на краешек, — кувырк! — и ты уже там.

Можешь начинать радоваться.

Но Сашка не радовался. Было в этой методике что-то на редкость бездарное.

И куда она завела его на этот раз?

Воздух был горячим. И слабенький ветерок не освежал его. Он тоже был горячим. Песок под ногами пересыпался с подвижностью изумительной. Идти по столь ненадежной поверхности было тяжело.

— Я с детства склонен к перемене мест… — процитировал Воронков, сбрасывая с плеч на землю тяжелую шинель.

Фляжку он перевесил на ремень защелкой, а кортик почему-то захотелось спрятать, и он пристроил его под куртку, накинув короткую кожаную петлю на плечо и продев ее под сбрую «Мангуста». «Змей» с «Мангустом» на удивление хорошо ужились в непосредственной близости и движениям не мешали.

— Я с детства склонен к перемене мест…

«Лучше домой», — с собачьей безапелляционностью послал в ответ Джой.

— Ясен пень, — проворчал Воронков, — я бы тоже не прочь, да только где он нынче, дом-то?

«Я не знаю. Правда, не знаю», — отозвался Джой и принюхался для проформы, как бы показывая тем самым, что его возможности ограниченны и в данном случае их недостаточно для обнаружения дороги к дому.

Воронков тоже принюхался. И осмотрелся заодно. Воздух заметно пах йодистым дыханием моря. Море угадывалось где-то по левую руку у самого горизонта, каким-то особенным цветом неба и прямизной линии горизонта.

Все же остальное пространство оказалось пустыней, покрытой какими-то цветными наносами песка. Дюны были разноцветными. Длинные языки песка — желтые, как репа, красные, как морковь и цвета запекшейся крови.

— Ты что-нибудь понимаешь в дюнах, Джой? — пробормотал Воронков.

Джой не понимал ничего в дюнах, но место ему не нравилось. Не просто дежурно не нравилось, как большинство предыдущих миров, а не нравилось активно. Мощные флюиды агрессивного страха, исходившие от него, подтверждались и внешними собачьими признаками — поджатый хвост, прижатые уши, шерсть на холке дыбом. Джой и зарычал бы, но не знал источника опасности и поэтому оставался лишь в собачьем недоумении.

— Ну, ну… — покачал головой Воронков и поправил портупею, приятно отягощенную надежной массой «Мангуста», устроил поудобнее кортик. — А что это там?

«Плохое место!» — охотно передал Джой.

— Ну еще бы! — усмехнулся Воронков. — Еще хуже, чем все вокруг?

«Хуже!» — без малейшего колебания констатировал Джой.

— Толку от тебя!..

«Плохое место» представляло собой единственную постройку посреди пустыни.

Сашка решил изучить ее поближе.

Издали сооружение напоминало подушечку для булавок. При ближайшем рассмотрении оно оказалось тремя рядами колонн с остатками навеса на тех из них, что стояли прямо. Большинство колонн торчали во все стороны под разными углами, как те самые булавки, натыканные в подушечку.

Более всего «плохое место» напоминало станцию неопознанного транспорта, заброшенную в незапамятные времена. Имелось даже что-то вроде будки кассира. Вот только дороги нету никакой.