Константин Павлович. Корона за любовь - Зинаида Чиркова

12 июня 1812 года Наполеон перешёл Неман и стремительно покатился по русским пределам.

Три моста, наведённые через Неман в полном безмолвии между Ковно и Понемунями, пропустили через себя несметное количество артиллерии, конницы и пехоты. Первыми шли триста поляков, пришедших под знамёна Наполеона в ожидании самостоятельности польского государства, обещанного французским императором.

Начальник лейб-казачьего разъезда Жмурин принёс русским войскам весть о том, что Наполеон перешёл Неман и устремился к Москве.

Александр Первый отдал приказ по русским армиям, стоявшим у границ:

«С давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми мерами и способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанно новое возобновление явных оскорблений, при всём нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были ополчиться и собрать войска наши, но и тогда, ласкаясь ещё примирением, оставались в пределах нашей империи, не нарушая мира, а быть токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия. Французский император нападением на войска наши при Ковно открыл первый войну. И так, видя его никакими средствами не преклонного к миру, не остаётся нам ничего иного, как, призвав на помощь свидетеля и защитника правды, Всемогущего Творца Небес, поставить силы наши против сил неприятеля. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим об их долге и храбрости. В них издревле течёт громкая победами кровь славян...»

Генерал Тучков получил приказ выступить со своим полком к Смоленску. Маргарита понимала, что в этот раз она уже не сможет сопровождать мужа в ратных походах: маленький Николенька властно заявлял о своих правах.

— Теперь ты принадлежишь не только мне, но и ему, продолжателю славного рода нашего, — сказал Александр Маргарите, — поспеши же в Москву, под кров своих родителей, обереги Николеньку от всего самого страшного...

Ей ничего не оставалось делать, как согласиться с мужем. Все его вещи уже были уложены, последний приют, где провела она с мужем оставшиеся прекрасные дни в любви и заботе, покинут.

Посоветовавшись со всеми штабными и полковыми офицерами, Александр поручил Маргарите хранить всю утварь полковой церкви, а особенно главную святыню полка — образ Спаса Нерукотворного.

В последний раз обнялись супруги перед отъездом. Глаза обоих были сухи, словно бы предвидели они, сколько слёз придётся ещё выплакать.

Полк отправился в одну сторону — к Смоленску, а Маргарита с обозом в другую — к Москве.

Не привыкать было Маргарите к трудным военным дорогам — немало тысяч вёрст исколесила она с полком мужа по России, но лишь теперь поняла тех безоружных, беспомощных беженцев, что спасались от войны, бежали со всеми своими пожитками на восток, под сень Москвы.

Словно туча муравьёв копошилось при беспощадном сиянии солнца людское скопище. Ехали в каретах, двуколках, колясках богатые, шли оборванные подпаски и старые, изнурённые пастухи, подгоняя стада коров и отары овец — не доставаться же ворогу, везли на сбитых крестьянских телегах тощий скарб, обвязанный гнилыми верёвками и лубяными бечевами, вдовы и дети, тащились по обочинам нищие, словно бы знали, что не дадут подаяния французы, не станет богомольцев у старинных церквей.

Маргарита запаслась всем, что было необходимо в дороге. На первой же телеге лежали кое-какие вещи и посуда, на вторую были навалены овёс и сено, к задку привязаны были две коровы-ведёрницы.

В облупленной, изъездившейся карете сидели сама Маргарита, крепостная горничная да нянька, пожелавшая тоже убраться из опасного места, хоть и не крепостная. Шесть мужиков из своих крепостных крестьян сопровождали генеральшу, охраняя добро, пася коней по ночам да следя за коровами.

Но даже при такой охране и такой обслуге двигалась Маргарита медленно: дороги были забиты беженцами — помещиками, имевшими на границе усадьбы, но знавшими, что они не уцелеют, гнавшими вглубь России к другим своим имениям, где можно было укрыться на время этой войны. Лишь немногие дворяне оставались в самой зоне боевых действий — всё больше поляки, шляхта, втайне радовавшаяся появлению польского и французского войск.

Две долгих недели понадобились Маргарите, чтобы пересечь эти несколько сотен вёрст. Она приказывала не только подниматься спозаранку, чтобы успеть до пыли, до встречных провиантских обозов уйти подальше, но и продолжать путь уже в кромешной тьме, когда и самые резвые лошади гнули к земле головы, требуя отдыха и пастьбы. И всё-таки она не успевала, находились беженцы, которые поднимались раньше неё и выстилали дорогу пылью и колдобинами, брошенными павшими лошадьми и сломанными колясками.

Бог хранил Маргариту и её спутников: ни разу не кашлянул в дороге Николенька, всегда вовремя получал молоко и горячую, сдобренную дымком костра кашу, — и Маргарита молилась и славила Бога, что ещё день прошёл и не напали на них тати, что Николенька сыт и сух, что солнце не сходит с неба, не прячется за тучами, что дорогу не развозит проливными дождями. Хоть и знойно, и душно, а всё лучше, чем трястись по дороге в хмарь, лучше глотать пыль, но быть уверенным, что не врежется колесо коляски в неожиданную под грязью колдобину и не треснет ось от такого неожиданного наклона.

Поздним вечером жаркого июльского дня въехала Маргарита в Москву и была смущена и охвачена страхом при виде старой столицы. Всюду кучи хлама, везде заполняются и отъезжают коляски, суетится народ, успевая даже в этот поздний час при свете факелов грузить на телеги скарб.

И тут ощутила она тревогу, висевшую в воздухе, услышала беспрерывный печальный звон колоколов, едва протиснулась со своим обозом между бесчисленными колымагами, готовыми к отъезду.

Лишь подъехав к знакомому дому недалеко от церкви Всех Святых на Кулишках, она почуяла тревогу: вдруг уехали все её родичи, вдруг останется она одна посреди пустой Москвы? Но увидела дом, освещённый всё ещё добрыми огнями, крыльцо, знакомое и дорогое по детству, въехала в высокие тесовые ворота и поняла, что спасена, её встретят любимые люди, обнимут, поплачут вместе с ней, сберегут, обогреют...

Выскочил на крыльцо Михаил Петрович, сбежались уже повзрослевшие девочки, расталкивая всех, летела к ней мать — Варвара Алексеевна. Припала к плечу дочери, заголосила, словно по покойнику, и только тут потеряла Маргарита силы, что так берегла в дороге, подломились ноги, побежали в глазах чёрные тени, и она упала прямо на руки отцу.

Едва пришла в себя, поднялась на диване в большой проходной горнице, где в детстве устраивала прятки, и с тревогой закричала:

— Николенька где?

— Не волнуйся, дочка. — Варвара Алексеевна уже успокоилась, вышла к дочери. — Николеньку унесли в детскую, спать уложили.

Маргарита опрокинулась на подложенную подушку и опять провалилась в беспамятство. В дороге она не позволяла себе потерять сознание хоть на минуту, даже когда назвали ей село, которым она проезжала, — Бородино, не осилила её болезнь, и тогда приказала она себе держаться изо всех сил. А теперь, увидев родных, потеряла все свои силы, расслабилась и заболела на долгие две недели...