Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова

Мне предстояло поехать в Днепропетровск второй раз, но прежде всего надо было снять на лето дачу. Племянник мужа тети Кати Михаил Львович Порецкий предложил мне снять дачу поблизости от его воинской части, базировавшейся на станции Кубинка Белорусской железной дороги. Дело в том, что с продуктами тогда было не так хорошо, а живя там, мы могли пользоваться продуктовым магазином воинской части, куда Михаил Львович мог нам устроить пропуск.

Сняли одну комнату в деревенском домике и договорились с хозяйкой, что ее пятнадцатилетний сын Вася на велосипеде будет ездить за продуктами в военный магазин и забирать паек. Все, что нам было много или не нужно, она с удовольствием забирала.

Я перевезла маму и Лиду на дачу и вскоре уехала в Днепропетровск. В поезде познакомилась с пожилым мужчиной, ехавшим на тот же завод. Он сказал мне, что останавливается не в гостинице, а в частном доме очень близко от завода, что гораздо удобнее, чем жить в гостинице. Он посоветовал мне тоже остановиться у этих хозяев, очень милых людей, и привел меня туда.

Хозяин работал заместителем начальника вокзала, и я видела его по вечерам; хозяйка же оставалась дома с дочкой лет пяти. Мы быстро с ней подружились, она старалась сделать всё, чтобы мне было удобно у нее, а по вечерам устраивала общее чаепитие с разговорами. Приехавший со мной инженер утверждал, например, что у каждой женщины есть кусочек Венеры, и надо только уметь его найти. Часто можно слышать, как говорят: почему такой-то женился на такой некрасивой женщине, а ничего удивительного в этом нет — он нашел в ней этот кусочек Венеры…

Возвратившись в Москву, я сразу же поехала на дачу к своим. Увидев меня еще издали, Лида бросилась бежать навстречу с криком: «Брюки! Брюква!»; оказалось, что мама учила ее произносить букву «р», чего она не умела и заменяла буквой «л». Но теперь наступила другая крайность: она стала говорить «яброко», «рампа» вместо «яблоко», «лампа». Это продолжалось несколько дней и прошло.

Когда я приезжала на дачу, особенно по воскресеньям, мы ходили гулять в лес и поле, собирали ягоды — землянику, а потом грибы. В березовой роще в июне было так много ландышей, что аромат их просто одурманивал.

В конце лета 1940 года к нам приехали за конфискованными вещами.

В это время дома были я и гостивший у меня мой брат Олег; мама с Лидой жили всё еще на даче. Приехавший сотрудник НКВД открыл дверь опечатанной комнаты Бабеля, а сам перешел в столовую и начал составлять опись, попросив меня перечислять вещи.

Я удивилась, когда брат вызвался помогать, то есть снимать шторы, свертывать ковер, перетаскивать костюмы и белье.

Сотрудник НКВД остался этим доволен, хотя его явно поразило, что мы так спокойно относимся к такому событию. Спокойно, а потом и просто весело. Дело в том, что когда я вышла в свою комнату, то увидела, что Олег не только отрезал половину ковра, ту, что была на тахте и частично на стене, оставив им лишь ту, которая лежала на полу, но и подменил шторы. В моей комнате висели шторы из обыкновенной плотной ткани с рисунком, а в комнате Бабеля шторы были из прекрасной материи на подкладке и с фланелью внутри. Увидев эту замену, я рассмеялась.

Сотрудник НКВД удивился нашему веселью. Из столовой взяли очень красивый буфет черного дерева с вырезанными в нем фигурками. Буфет старинный, Бабель сам купил его у кого-то. Кроме того, из столовой были взяты еще какие-то мелкие вещи и картины. Оставили обеденный стол, стулья и диван. Мне было жалко отдавать тахту Бабеля, которую он сам заказывал, и я попросила забрать диван из столовой и оставить тахту, на что сотрудник охотно согласился. Когда опись вещей была закончена, пришли рабочие и погрузили всё в машину.

Комната Бабеля снова была заперта на ключ и долго оставалась пустой. Только весной 1941 года в ней поселился следователь НКВД Константин Аверин с женой.

Обычно те комнаты или квартиры, которые принадлежали арестованным, передавались в распоряжение НКВД. Вот почему известно так много случаев арестов людей только из-за того, что их квартиры понравились кому-то из сотрудников этой организации. Ничего не стоило написать на человека донос, чтобы иметь возможность занять его квартиру.

Для следователя, поселившегося в кабинете Бабеля, мы были не люди, а «враги народа». Иначе он нас и не называл.

В то же лето 1940 года мне неожиданно позвонила Анна Павловна Иванченко, давно уехавшая из Москвы на любимую Украину. Она приехала в Москву, чтобы узнать что-нибудь о брате, так как Якова Павловича Иванченко арестовали еще в 1936 году и осудили на пять лет лагерей. Я спросила ее, где она остановилась, и, когда узнала, что у своих знакомых, живущих в однокомнатной квартире, сразу же предложила ей переехать к нам. Часто думая об Анне Павловне, я всегда мечтала отплатить ей добром за добро. И вот наконец такой случай представился. Анна Павловна приехала к нам не одна, а с Галей и недавно родившейся второй дочкой Надей. Я уступила ей с Галей свою кровать, Надя спала в Лидиной кроватке. Сама я устроилась в этой же комнате на диване и приставленном к нему кресле, а Лида с мамой после возвращения с дачи спали в другой комнате. Так Анна Павловна с девочками прожила у нас до октября и уже собиралась уезжать к себе на Украину в город Сумы, но я уговорила ее остаться у нас еще на месяц.

В 1939 году я не брала отпуск на работе, и теперь, уже осенью 1940-го, мне предоставили его пока на один месяц. Мама настойчиво уговаривала меня уехать куда-нибудь к морю, мне уезжать не хотелось, но тут как раз возникла возможность получить через местком путевку в Крым, в дом отдыха «Карасан», и я ее купила. Уезжая, я просила Анну Павловну побыть у нас, пока я не вернусь; мне было спокойнее, что мама и Лида остаются не одни.

Мне почти нечего вспоминать о моей жизни в «Карасане», кроме того, что я там жила в отдельной, очень маленькой комнате и что сад был наполнен розами разных сортов. Этим «Карасан» славился еще с дореволюционных времен, так как его хозяин очень любил розы, разводил их множество.

В этом доме отдыха я встретила двух сотрудников Метростроя, из снабженцев, но избегала общения с ними; они очень увлекались там молодым виноградным вином — маджарой. Мне было интереснее гулять по саду одной или с ботаником из Ленинграда, знавшим названия всех деревьев, кустов и трав, растущих в Крыму.

Возвратившись в Москву, я проводила Анну Павловну с девочками и дала ей немного денег и продуктов на дорогу. Я получила от нее только телеграмму о приезде, больше она мне не писала, и след ее затерялся.

Работа моей группы по проектированию станции «Павелецкая» продолжалась, и уже шли работы по сооружению станции, начавшиеся с проходки боковых ее тоннелей. Мне приходилось осуществлять авторский надзор и спускаться под землю. Начальником строительства станции был Николай Дмитриевич Данелия, отец будущего кинорежиссера Георгия Данелии, которому тогда было десять лет. Познакомившись со мной и узнав, что у меня есть дочь четырех лет, Николай Дмитриевич шутя заявил, что берет ее в жены своему сыну, когда они подрастут. Смеясь, я сказала, что согласна.

Чертеж станции «Павелецкая», крупно и красиво начерченный, висел в рабочем кабинете Данелии.