Бабель. Человек и парадокс - Давид Розенсон

Это книга — результат любви. Многие спрашивали меня, почему я решил написать ее. Мои коллеги хотели знать, для чего я добровольно отказался от сна, ночами работая над этой рукописью. Моя семья, которая всегда являлась моей главной опорой в жизни, тоже пыталась понять причины. И хотя я удовлетворил их любопытство, все же от истинного ответа уклонился. Почему? Все просто: в то время, когда я осознал, что не смогу писать так же мощно, как Бабель, его личность, мудрость, тяга к жизни и его молчание в те трудные годы еще с детских лет привлекли мое внимание.

Возможно, мой интерес к Бабелю связан с детскими воспоминаниями о квартире моего деда в центре Ленинграда и о фотографии Бабеля, которую он прятал в ящике комода около кушетки. Помню, над ней висел большой шерстяной ковер с изображением двух сражающихся казаков, который согревал и стену, и меня. На фото Бабель сидел, поджав под себя ноги, и смотрел в сторону, при этом на его лице играла озорная улыбка. Он улыбался самому себе, окружающему миру и, быть может, читателям своих произведений. Был еще один снимок, обнаруженный мной годы спустя: фото из его досье после его ареста.

И, разумеется, сила прозы Бабеля, его рассказы, которые я прочел, а затем перечитывал снова и снова, уже не отпускали меня.

Я очень хорошо помню эту ленинградскую квартиру, и как я лежал на кушетке в крошечной кухне под древними деревянными настенными часами, которые перевезли из Рогачева, где родился мой дед. Тиканье старых настенных часов пугало, очаровывало и волновало меня, заставляя бежать к окну и вглядываться в темную ленинградскую ночь. Я открывал окно, впускал холодный зимний ветер, и мое воображение разыгрывалось. Когда занимался рассвет, я бежал в соседнюю комнату, будил деда и слушал, как он читает отрывки из произведений великих мастеров. Таким было мое детство, и Бабель всегда оставался нераскрытой тайной для меня. Я был юн, и он увлек меня, чтобы никогда больше не отпустить.

Позже, когда я читал воспоминания Паустовского о Бабеле, о его жизни и борьбе, мне казалось, будто сам Бабель разговаривал со мной — это чувство было очень личным и одновременно преобразующим.

Бабель был непростым человеком — так, не стоит недооценивать его страстное служение своему делу, равно как и его желание понять этот непростой мир. Его личность сложна, многогранна, и мне хотелось понять его, найти ответы на свои вопросы.

В частности, меня интересовало творческое молчание Бабеля в определенный период. Тем не менее меня не покидало желание приблизиться к истине, дабы понять бушевавшие в нем страсти, его беду, славу, падение, воскрешение и любовь, которую он питал к своей семье, близким друзьям и своему народу.

Как отмечает Григорий Фрейдин, Бабель до сих пор остается загадкой. Даже слегка приоткрыть завесу тайны, окутывавшую жизнь этого человека, оказалось делом нелегким; мои друзья и коллеги предупредили меня, что всех, кто пытался сделать это, Бабель ставил в тупик, заставляя тратить годы на исследования. А в результате их рукописи заполняли пыльные ящики без надежды когда-либо увидеть свет.

Сложность этой задачи и натолкнула меня на мысль заняться исследованием личности Бабеля. Более того, те же коллеги и друзья постоянно призывали меня не бросать мои исследования, несмотря на многие препятствия, которые, возможно, сам Бабель и расставил на моем пути.

Хотя я понимаю, что полностью раскрыть тайну Бабеля почти невозможно, я все же надеюсь, что читатель найдет интересными и книгу, и идеи, изложенные в ней. Когда я вспоминаю все места и города, где я работал над книгой, — моя любовь и, если угодно, одержимость Исааком Бабелем и русской литературой по-прежнему не покидают меня. И у меня есть стойкое ощущение, что Бабель не отпустит никого, кто заинтересовался его судьбой, равно как не оставлю его я.

Завершив книгу, я должен поблагодарить тех, кто лично, а также своими работами помогал в моих исследованиях, проясняя многое. Среди них Поль Мендес-Флор, Григорий Фрейдин, Эфраим Зихер, Федор Левин, Сергей Поварцев, Борис Фрезинский, Стив Левин, Борис Сарнов, Леонид Кацис, Павел Шкаренков, Алена Яворская, Елена Куракина, Анна Мисюк, Зоя Копельман, Михаил Одесский, Аркадий Ковельман, Екатерина Скороспелова, Синтия Озик, Рут Вайс, Шауль Штампфер, Семен Парижский, Александр Иличевский, Константин Паустовский, Антонина Пирожкова, Наталья Бабель, Андрей Мамаев-Бабель и многие другие.

В процессе работы я провел немало времени в Одесском литературном музее, Московском литературном музее и РГАЛИ (Российском государственном архиве литературы и искусства), встречался с людьми, которые были либо лично знакомы с Бабелем, либо знали его близких знакомых и друзей.

Особенно я хочу поблагодарить своего коллегу и друга Светлану Бусыгину за ее бесконечное терпение, которое понадобилось ей при прочтении черновиков, что оказало мне неоценимую помощь.

Выражаю свою признательность редакторам книги Михаилу Эдельштейну и Юлии Зварич. Их труд — внимательное прочтение рукописи и редактирование — сыграл важную роль в усовершенствовании книги, а все ошибки и недочеты этой работы остаются исключительно на моей совести.

В заключение хочу добавить, что работа над книгой была бы невозможна без поддержки моей семьи — моей мамы Милы, сестры Елены и родителей моей жены — Адели и Феликса.

Отдельные слова благодарности и признательности — моей жене Дженни и моим детям. Они наполняют мою жизнь смыслом, и я не нахожу слов, дабы выразить свою благодарность за их любовь, веру в меня и поддержку во всех моих начинаниях.

За последние полвека жизнь и творчество Исаака Эммануиловича Бабеля рассматривались с самых разных позиций. Но художественный мир автора «Конармии» еще таит в себе загадки. Одна из них — еврейская тема, ее образность и символика, пронизывающие его произведения.

Казалось бы, невозможно игнорировать еврейскую тему в текстах Бабеля, но именно это происходит в мировом литературоведении вот уже шестьдесят лет. Умолчание советской литературы можно объяснить цензурой, но что мешало западным исследователям? К примеру, выдающийся американский критик Лайонел Триллинг в предисловии к сборнику переводов рассказов Бабеля, упомянув о еврейском образовании автора, заключает: «Остается неясно, что думал автор о евреях, о религии или о человеческих добродетелях».