Краткая история Лондона - Саймон Дженкинс

Если бы после войны эту политику проводили активнее, традиционные сообщества Лондона удалось бы сохранить (а джентрификацию несколько разбавить). Как заметил критик Том Дикхофф, не только богатым нравились старые улицы. И богатые, и бедные «стали разделять любовь к ценностям, свойственным плотному городу с историческим прошлым, к его эстетической форме, к его многослойной истории, к его способности как-то содействовать добрососедским отношениям, да и просто к его положительным эмоциям». Где-то в этом перечне добродетелей скрывается то, что я могу лишь назвать «душой города». Попытку ее уничтожения в десятилетия после войны я и сегодня считаю тяжким профессиональным преступлением.

Переходу к консервации в конце 1960-х годов способствовал поворот на 180 градусов в государственной политике. По закону 1969 года о жилищном строительстве, принятому после «Ронан-Пойнта», на смену субсидированию высотных зданий пришла его противоположность – гранты на реконструкцию и благоустройство территорий. Фокус внимания градостроителей переместился с зон повторной застройки на «зоны благоустройства». К 1970-м годам улицы и площади Лондона стали рассматриваться как ценность, а не как препятствие для обновления города. Десятилетие, начавшееся одной культурной революцией, завершилось другой. Внутренний город, подобные которому в Америке в основном были покинуты средним классом и стали вотчиной люмпенов, не исчез с лица земли, а получил новую жизнь.

Исторические эпохи редко соответствуют границам того или иного десятилетия. Однако 1970-е годы в Лондоне, казалось, стали 1960-ми навыворот. В ожившей столице культурные, социальные и территориальные артерии были доступны притоку новой крови. Туризм в «свингующем городе» бурлил – за десятилетие он, вероятно, удвоил свой размах (на статистику туризма полагаться нельзя). Столица стала магнитом, притягивавшим молодых и талантливых из провинции и даже из-за рубежа. К 1980-м в Лондоне, как говорили, было больше эмигрантских общин численностью свыше 30 000 человек, чем даже в Нью-Йорке.

Как и всегда, новоприбывшие становились источником трений. Законы, ограничивающие иммиграцию из стран Содружества, принимались в 1962 и 1968 годах правительствами обеих партий, и вопрос вышел в политике на первый план. Еще в 1958 году в Лондоне вспыхнули межрасовые столкновения, получившие широкую огласку, а в конце 1960-х годов разжигавшие расовую рознь выступления тори Эноха Пауэлла привели к резкому возрастанию числа голосов, отданных за консерваторов в Лондоне (несмотря на то, что лидер консерваторов Эдвард Хит тут же уволил Пауэлла). На выборах 1967 года в СБЛ тори завоевали неслыханные 82 места против 18 лейбористских, и партия получила контроль над 28 из 32 новых лондонских боро. Хотя тори очень помогла проведенная лейбористами девальвация фунта, число голосов за них было заметно высоким в иммигрантских районах, например в традиционно лейбористском Ламбете, 24-летний мэр которого Джон Мейджор (позже премьер-министр) взлетел прямо в кресло председателя комитета по жилищному строительству. Три года спустя, в 1970 году, партия Хита оказалась достаточно сильной, чтобы разгромить лейбористов на национальном уровне и сформировать новое правительство.

Иммигранты придерживались исторически сложившихся анклавов. Ирландцы оставались сосредоточенными в Килберне. Карибские уроженцы прибывали в Брикстон и Северный Кенсингтон с тех пор, как еще в 1948 году компания London Transport пригласила всех желающих работать в Лондоне, обеспечив их перевозку на транспортном судне «Эмпайр Уиндраш». За ними последовал значительный приток азиатов, первоначально из Пакистана, Индии и Бангладеш, а затем из стран Восточной Африки, откуда их выдавливали местные шовинисты. Иммигранты чаще всего селились в ранее депрессивных районах: сикхи – в Саутолле, индусы – в Вест-Хэме, вьетнамцы – на Кингсленд-роуд, а выходцы из Бангладеш – в Уайтчепеле, уже покинутом евреями.

Воплощением этих экзотических демографических сдвигов стала георгианская часовня на углу Фурнье-стрит в Спиталфилдсе. Ее построили гугеноты еще в 1743 году как протестантскую церковь, затем здание стало синагогой, а сегодня это мечеть. Ноттингхилльскому карнавалу в Северном Кенсингтоне не повредили ни быстрая джентрификация округи, ни периодические столкновения с полицией. Он развивался по нарастающей и сегодня стал крупнейшим этническим уличным фестивалем мира, каждый раз превращающим безмятежный ныне Северный Кенсингтон в живую демонстрацию разностороннего облика Лондона.

В 1973 году, при правительстве Хита, Британия стала членом европейского Общего рынка. Это принесло как новые коммерческие возможности, так и новых конкурентов. Теперь Лондон как финансовый центр состязался за господство с Парижем, Франкфуртом, Брюсселем и Амстердамом. Его базовые отрасли – финансовые и профессиональные услуги – страдали, как и прежде в истории Сити, от закрытости его сообществ и от запретительных практик, тяжело поддающихся реформированию. То же можно было сказать о доках и транспортной отрасли. Чтобы на равных состязаться с европейскими конкурентами, Лондон должен был обновиться. И в 1970-х город неожиданно оказался в положении обороняющегося.

Ко времени вступления Британии в Общий рынок экономические системы западных стран трещали по швам из-за сговора картеля ОПЕК, в результате которого цены на нефть выросли вчетверо. Это событие совпало с волной забастовок против государственного ограничения размера заработной платы, вследствие которого было незаконно платить рабочим и служащим больше определенной законом величины. В 1974 году инспекторы консервативного правительства в буквальном смысле перечеркивали платежные ведомости журналистов моей газеты. Энергетические и коммунальные предприятия работали с перебоями. Даже во время войны рабочую неделю не сокращали до трех дней. Ночной Лондон представлял собой жутковатое зрелище: некоторые улицы были освещены, в то время как соседние окутывала темнота. Помню, как я в кромешной тьме ехал по Барнсу, направляясь в Роугемптон, ослепительно сверкавший огнями на дальнем холме.

Профсоюзы теперь демонстрировали свою мощь агрессивнее, чем когда-либо со времен всеобщей забастовки. Правительство Хита в отчаянии провело в 1974 году повторные выборы, задав прямой вопрос: «Кто управляет Британией?» Избиратели ответили: «Не вы». Но возвращение лейбористского правительства во главе сначала с Гарольдом Уилсоном, а потом с Джимом Каллагэном не принесло облегчения; пиком трудности стала «зима тревоги» (1978/79). Были приостановлены похороны на кладбищах, на Лестер-сквер грудами валялся мусор. Лондон после 1960-х был разделен и сконфужен. «Свингующая» в прошлом столица оказалась охваченной «английской болезнью», как называли на континенте рахит. Теперь значение этой идиомы расширилось: она стала карикатурным отражением шатающейся британской экономики.

Тогда появились, пока еще почти незамеченные, первые признаки новой лондонской напасти, в некоторых районах проявившейся столь же серьезно, как увлечение джином в XVIII веке. Речь идет о наркотиках. В конце 1960-х годов марихуана и ЛСД свободно продавались в пабах и ночных клубах, однако тяжелые наркотики в основном потребляли несколько сотен зарегистрированных больных наркоманией, которые получали их по рецепту врача. Репортеры интервьюировали стоявших в ежевечерней очереди перед аптекой «Бутс» (Boots) на Пикадилли-серкус, где выдавали дневную порцию героина.