Записки карманника - Заур Зугумов

Левой рукой с зажатой между пальцами мойкой я чуть-чуть приподнял правую полу своей фартэцалы, которая была у меня накинута на плечи, немного согнул ладонь и внешней стороной пальцев стал потихоньку водить возле ее огромной, как резиновый мяч, груди. От прикосновения обеих моих рук она получала двойной кайф и млела под убаюкивающую индийскую мелодию, раскачиваясь из стороны в сторону Я тут же прочувствовал это ее состояние и, слегка обнаглев, стал, в буквальном смысле слова, шарить по ее груди.

Наконец после непродолжительных поисков я нашел то, что искал. Это была застежка с двумя маленькими кружочками, которая соединяла боковую тесемку бюстгальтера с его чашечкой и немного выпирала из-под платья. Значит, вспомнил я тут же недавнюю подготовку к предстоящей операции, на ней был бюстгальтер из ситца. Ну что ж, это упрощало мою задачу, потому что ситец легко разрезался мойлом. Теперь оставалось сделать правильный разрез на платье, так, чтобы лезвие зацепило вместе с шелковым материалом платья еще и тесемку, но именно в том месте, где она держала левое полушарие бюстгальтера, – где-то под мышкой.

Представляете, какой это был риск? Одно лишь неверное движение, толчок сбоку, затекшая рука, ну мало ли, какие могли случиться помехи в тот момент, и все – «Шура веники вязала»…

Неписаное правило карманника-«писаки»: хорошим бывает только разрез, сделанный углом, и никак не иначе. Но здесь была иная ситуация, не подходившая ни под какие правила, а точнее, это было исключение изо всех правил, и решение приходилось принимать мгновенно. Больше того, решение это должно было быть выверенным и точным.

Безо всякой скромности могу сказать, что если бы в природе существовали учебники по ремеслу «карманной тяги», то этот эпизод, без сомнения, вошел бы туда, как один из ярчайших примеров сноровки и ювелирного мастерства карманного вора.

Продолжая локтем перебинтованной правой руки теребить сосок груди Мэри-Джан, я осторожно перехватил лезвие большим и указательным пальцами левой руки и, вывернув руку у нее под мышкой, приступил к делу. Поначалу лезвие между пальцами я вывел всего на несколько микрон, лишь для того, чтобы его хватило распороть шов на платье. Мэри-Джан уже убрала руку с моих плеч, и мне стало намного сложнее продолжать работу. Аккуратно распоротый мойкой шов, шедший из-под мышки вниз, чуть ли не до самой талии, был идеальной работой писаки-ширмача. Один опустившийся конец материи я, не в кипеш, пропихнул немного вперед, обнажив левую часть бюстгальтера, второй же конец, соскользнув вниз, оказался где-то за ее спиной, придавленный в толпе мордоворотом телохранителем.

Теперь мне предстояло «расписать» комбинацию, и, если бы я ненароком зацепил тело Мэри-Джан, крови бы видно не было, потому что она была тоже красного цвета. Ранее я даже и не подозревал, что именно эта часть работы как раз и окажется самым сложным этапом операции, ибо не мог просчитать все заранее. У меня просто не хватало опыта: я был еще слишком молод и, по большому счету, не знал, какую мануфту может надеть женщина в том или ином случае. Камнем преткновения была все та же комбинация, которая прилипла к мокрому от пота телу Мэри-Джан. Стоя рядом, я терялся в догадках, как отлепить от ее тела хотя бы маленький кусочек материи, чтобы добраться до тесемки?

Но я зря волновался – в тот день я был на вершине воровской удачи. Обдумав все хорошенько, я понял, что нечего было даже и помышлять о том, чтобы работать лезвием по самой комбинации. «Писать» нужно было по левой бретельке, которая и держала ее на плечах Мэри-Джан. Но как до нее добраться? Перекинув, по ходу пьесы, фартэцалу на правое плечо и закрыв таким образом возможный обзор, я выбрал момент и добрался до того места, где бретелька соединялась с комбинацией. Я поддел ее двумя пальцами с зажатой между ними мойкой и чиркнул по тонкому шнурочку. Я еще даже не успел убрать руку, как кусочек тонкой материи, скользнув по груди Мэри-Джан, опустился на ее пышный бюст, теперь уже оголив тело вместе с частью лифчика.

Напряжение нарастало с каждой секундой, с каждым выверенным движением пальцев. Еще сильнее прижавшись к боку терпилы, с тем чтобы ее рука оказалась у меня за спиной, я еще немного выпустил лезвие. Дождавшись очередных бурных аплодисментов публики, я резким движением в третий уже раз писанул мойлом по тесемке именно в том месте, где ее соединяли с чашечкой бюстгальтера два маленьких кольца. Это было одно из двух мест, где между лифчиком и телом была хоть какая-то пустота, образованная этими кольцами. Одновременно я надавил на левую грудь Мэри-Джан локтем правой руки, зажав ее, чтобы освободившееся от тесемки полушарие бюстгальтера не соскочило с груди и не повисло в воздухе.

Все прошло блестяще. Когда я почувствовал, как тесемка повисла на платье Мэри-Джан, я скинул мойку на землю. Она сделала свое дело, и в ней больше не было надобности. Дождавшись, когда после очередной песни в исполнении Раджа Капура, Мэри-Джан стала аплодировать, вскинув вверх руки, я потихонечку пропустил средний и указательный пальцы между ее голой грудью и чашечкой бюстгальтера. Когда кончиками пальцев я почувствовал заветный клочок бумаги, сердце мое вновь стало отбивать барабанную дробь, но спешить было смерти подобно. Я знал это и потому остановился, чтобы перевести дух.

Через какое-то мгновение, сделав два глубоких вдоха и выровняв дыхание, я осторожно раздвинул пальцы и затем резко, как клещами вцепившись ими в список, аккуратно выволок эту заветную бухгалтерию из гашника барыги. Локтем правой руки я постарался вновь прижать чашечку лифчика в исходное положение, так как почувствовал, что она немного ослабила грудь и могла вот-вот сползти с нее.

Когда все было кончено, я замер, обливаясь потом. Он заливал мое лицо и временами капал с чисто выбритого подбородка на землю. Долго так продолжаться не могло, пора было делать ноги.

Все четверть века, которые я провел в тюрьмах и лагерях, я играл в карты, и поэтому мне не понаслышке знаком такой феномен, как «бешеная масть». Это когда при любой подаче и при любом раскладе вы, так или иначе, остаетесь в выигрыше. Что-то подобное происходило со мной, когда я стоял с зажатым в руке списком должников двух районов Баку, думая о том, как бы поскорее соскочить с этой прожарки. Но, прежде чем исчезнуть, я подтолкнул к Мэри-Джан стоявшего рядом со мной лысого мужика в очках.

С великим трудом выбравшись из толпы и уже оставив далеко позади площадь имени Ленина, я поймал мотор на проспекте Сталина и велел водителю отвезти меня на Шиховский пляж. Прибыв на место, я пешком добрался до небольшого баркаса, который вдали от суеты людской ржавел на берегу уже не один десяток лет. Я забрался на него, спустился в кубрик и, скинув весь свой маскарадный костюм, целый день затем провалялся на песке, загорая и купаясь, снимая с себя таким образом напряжение и усталость. Вечером я был уже на нашей хазе, где меня ожидал настоящий триумф. К тому времени уже почти весь блатной мир* Баку знал о горе, постигшем Мэри-Джан, и радовался. Когда кого-нибудь из козырных мусоров, центровых барыг или высокопоставленных чиновников настигала заслуженная кара, преступный мир по этому поводу всегда праздновал. Но в первую очередь об этом происшествии узнали мусора. Когда легавые рассказывали босоте, в каком виде они застали на площади эту бакинскую кошелку, не было ни одного слушателя, который бы отнесся к этому рассказу равнодушно, все хохотали до слез.