Собачья голова - Мортен Рамсланд

Но я не был недоволен. Я чувствовал беспокойство, и беспокойство это вскоре превратилось в ужас — в тот вечер, когда я услышал знакомую запись через стену комнаты моей сестры. Слишком хорошо знакомые звуки — все это я прежде уже слышал. Тут же выдрав газеты из дырки, я заглянул в комнату Стинне. Они не трахались. Они просто сидели на диване: Стинне — опустив глаза, а Джимми — с кривой усмешкой на губах. Его ухо все еще было распухшим…

Что за странная сцена? Звуки, как будто они трахаются, но никаких движений. Слова, которые как будто произносят неподвижные губы. Сладострастные звуки без всяких намеков на желание на лице сестры… Но ничего загадочного в этом не было, потому что Джимми после злополучного столкновения с бешеным велосипедом склеил пленку, собрал кассету и сидел теперь по другую сторону стены, проигрывая ее моей сестре…

Когда он выпрыгнул из окна, сестра разрыдалась. Через дырку в стене мне было видно треть ее лица, четвертую часть ее тела и крупным планом одну руку, которую она медленно поднесла к шее.

— Пошел ты к чертовой матери! — закричала она, когда я вошел к ней в комнату. — Чего ты добиваешься, засранец?

В то время как кассеты передавались из рук в руки, словно ценные объекты мены, мама сдавала последние экзамены и устраивалась на работу в городскую больницу, а между братом и сестрой возникло враждебное молчание. Мне довелось стать свидетелем печальных изменений в личной жизни сестры. Если прежде она встречалась только с Джимми, разбавляя его иногда парочкой других парней — если им с Джимми случалось поссориться, то теперь она пустилась во все тяжкие, и по ночам ее комната превратилась в настоящий проходной двор. При этом я заметил: что-то в ней изменилось, смех ее стал холодным, и она всячески старалась вывести своих гостей из себя.

Однажды, когда у нее был Джимми — да, иногда она по-прежнему пускала его к себе, — она стала настойчиво повторять: его член — самый маленький и кривой из тех, что ей довелось видеть. Через дырку я увидел, как он покраснел и ушел — не зная, что я записал их разговор на пленку. В тот же вечер я придумал, что надо распространить кассету в нашем районе, и на следующий день дал один экземпляр Бьорну — я рассчитывал на то, что это всего лишь вопрос времени, и скоро все узнают, что у Джимми самый маленький и кривой член во всем городе, но почему-то мои действия ни к чему не привели. Месть моя пока что не осуществилась, и семейную честь приходилось защищать сестре в одиночку, уничижительно высказываясь о своих гостях, давая им почувствовать свое искреннее презрение и холодно высмеивая их, как будто она таким образом могла взять реванш за гнусные сплетни. Стинне все еще имела определенную власть над мальчишками, хотя из-за записей она могла теперь проявлять эту власть только в определенном помещении. На улице она, напротив, старалась казаться незаметной, больше уже не бросала по сторонам обворожительных взглядов, и лишь много лет спустя она рассказала, что на самом деле была влюблена в Джимми: в его грубоватость, его мальчишеское обаяние, но тогда — в 1987 году — казалось, что она заморозила все свои нежные чувства и в знак протеста превратилась в ту девушку, которую из нее сделали другие.

— Стинне на себя не похожа, — говорила мать и укоризненно глядела на отца во время ночных скандалов.

— Нельзя ей разрешать принимать гостей после двенадцати, — отвечал отец, но сестра моя не собиралась обращать внимание на запреты. Она уже училась в гимназии.

— Я не хотел тебя обидеть, — говорил Джимми. Он пытался все поправить. На самом деле он был даже немного влюблен в мою сестру, но, к его великому разочарованию, она больше не захотела с ним встречаться.

Единственным, кто хорошо говорил о ней в то время, был Питер. Он по-прежнему приносил букеты цветов, садился на кровать и вздыхал, потому что его возлюбленная не замечала его.

— Питер такой милый, что меня от него тошнит, — обычно говорила Стинне матери. — Он так хочет играть в папу, маму и детишек.

А что касается моей рыжеволосой двоюродной сестры и нашего несуществующего романа, то я…

— Только не надо ворошить всю эту ерунду, — перебивает меня сестра, — давай к делу!

У мамы было ночное дежурство, папа был в Копенгагене по делам, а Сливная Пробка, страшно переживавший из-за каких-то новых писем из Налогового управления, только что умчался на одном из своих крутых автомобилей, когда я услышал крик.

Сливная Пробка недавно вернулся со свидания и, садясь в машину, вообще не задумывался о том, где сейчас находится отец. Одна датско-канадская альпинистка вскружила ему голову, хотя и упорхнула от него, как бабочка, — как раз в тот момент, когда, казалось, между ними что-то налаживается. «Вот черт», — ругнулся Сливная Пробка, сидя в машине. Уже на следующий день его альпинистка будет сидеть в самолете, направляясь в Гималаи, и Сливная Пробка ощущал странную смесь раздражения и влюбленности. Весь вечер она с интервалом в пять минут заставляла его почувствовать себя то значительным человеком, то маленьким мальчиком… И мало этого, тут еще письма с угрозами из Налогового управления: «Заявление в полицию» и «Уклонение от уплаты налогов путем сокрытия прибыли».

Но сначала я услышал не крик. Сначала я услышал стук во входную дверь и чьи-то возбужденные голоса, которые интересовались бесстыжим братишкой, у которого хватило наглости распространить пленку, где Стинне говорила, что самый маленький и кривой член болтается между ног Джимми Мадсена.

— Где он? — спрашивали вошедшие, и, когда Стинне встала у них на пути, они оттолкнули ее и направились к двери в мою комнату.

— Асгер, — закричала Стинне. — Запри дверь!

Я уже узнал один из голосов: это был голос Джимми. Двое других мне были неизвестны.

— Открой дверь! — кричал Джимми, колотя по ней. — Нам надо поговорить с тобой.

Но у меня не было никакого желания вступать в беседу с незваными гостями. Прошел уже почти год с тех пор, как я передал Бьорну пресловутую пленку, но лишь сегодня какие-то маленькие мальчишки подозвали к себе Джимми и поставили ему ту запись, которая, по моему замыслу, должна была стать идеальной местью. Не все поняли, о чем идет речь. «Джимми перекосило! — кричали они. — Он курит слишком много травы!» Другие, напротив, прекрасно поняли оскорбления моей сестры. «Осторожнее с чайками, — кричали они, — у Джимми не член, а червячок!»

Однако, стоя за запертой дверью с бьющимся сердцем, я ничего не знал о судьбе моей злополучной кассеты.

— Когда придут родители? — спросили с другой стороны двери.

— Скоро, — соврала Стинне.

— Но ты, наверное, успеешь угостить нас пивом?

— Нет, — ответила Стинне.

— Принеси пива, — приказал незнакомый голос. Потом по другую сторону двери на несколько минут стало совсем тихо, затем сестра сказала, что очень даже возможно, все сказанное на упомянутых пленках — правда. Что там потом происходило? Сначала они лишь пристально смотрели на нее, было тихо, потом послышался звук борьбы. «Или же мы выбьем дверь», — раздался голос, и тут же я услышал поспешное: «Хорошо» — которое прозвучало не особенно обнадеживающе.