Ангел Габриеля - Марк А. Радклифф

Уж стемнело, когда они, пошатываясь, двинулись в сторону коровника. Отсутствие Майкла заметили, однако это наблюдение тут же затерялось в клубах наркотического дыма и в приливе наркотического счастья.

— Он прибудет позже, — доверительно сообщил Джеймс.

В коровнике было холодно и сыро. Несло навозом и еще чем-то похожим на миндаль, отчего глаза у Гари начали слезиться.

— Чем так воняет? — спросил Берни.

— Рок-н-роллом! — воскликнул Джеймс.

— Нет, чем-то другим, — возразил Гари и постучал по одной из бочек, выстроенных вдоль длинной стены. — Что в них?

— Понятия не имею, — ответил Джеймс, разглядывая задницу Алисы. — Я просто храню тут кое-какое барахло, принадлежащее одному чуваку. Ну, на самом деле соседу. У него мало места в сарае. — Он подошел к Алисе и спросил: — Так когда, сказал Мэтью, он подъедет?

Алиса захихикала:

— А он этого не сказал. — Она улыбнулась и взяла его руку в свою, вынула из его пальцев коробок спичек и положила на одну из бочек. — Но вот что тебе скажу я… — Глаза ее широко раскрылись, а лицо оказалось так близко, что он ощущал ее дыхание.

— Что?

Она положила его руку на молнию своих джинсов, задержала на мгновение, а потом оттолкнула.

— Не важно, как долго его не будет, тебе туда все равно не попасть, — сказала она со смехом.

— Понятно, — буркнул Джеймс. — Зарезервировано для особо набожных, да?

Однако Алиса уже отвернулась. Джеймс взял спички, чтобы зажечь очередной косяк. Берни осматривал оборудование.

— Похоже, этой рухлядью давненько никто не пользовался, — отметил он.

— Тебя это удивляет? — отозвался Гари.

— А что, студии всегда так выглядят? — спросил Адам.

— Черта с два! — возразил Гари. — Это же просто коровник с магнитофоном.

— Ну, не совсем так, Гари, — ответил Джеймс, у которого только что в очередной раз потух его косяк. Он снова чиркнул спичкой.

— Ах да, несколько усилителей, пульт, которым, наверное, пользовалась еще группа «Сигу Сигу Спутник», и барабан. Ой, прошу прощения, это, кажется, не барабан, а бочка с каким-то дерьмом?

— И здесь чертовски большая лужа… прямо под микрофоном, — вставил Берни. — Это же опасно.

— А где клавиши? — спросила Алиса, из которой начал выветриваться наркотический дурман.

— Где розетки? — добавил Гари.

— А отопление тут есть? — осведомился Берни.

Адам неспешно подошел к микрофону, взял его в руки и запел. Джеймс не расслышал, что именно, однако Алиса засмеялась. Джеймс затянулся косяком. Опять не горит. Зато теперь Джеймс услышал Адама. Он пел «Every Breath You Take»,[125]причем попадая в ноты, так что, в общем, получалось недурно. Джеймс затянулся. Похоже, ему потребуется спокойствие и терпение. В нужный миг он не нашелся что сказать, пустил все на самотек, и вот они уже прекрасно обходятся без него. Адам по-прежнему пел, Гари и Алиса хлопали ему в такт, Гари даже подтягивал вторым голосом. Адам покачивался, подражая Стингу, словно какая-нибудь чертова звезда караоке.

Джеймс кивнул самому себе. «Видишь, — подумал он, — вот что значит музыка играет в душе. — Но вдогонку этой мысли сразу полетела следующая: — Но ведь это я здесь певец, черт вас побери!»

Он посмотрел на косяк. Снова погас. Он опять зажег спичку, прикурил и вдохнул дым: спокойствие в чистом виде. Легким щелчком он отправил непогашенную спичку в лужу позади бочки, успев подумать, уж не горючая ли это жидкость.

Его опасение оказалось справедливым.

Христофор сидел в просмотровой комнате, глядя на экран и стараясь не слишком терзаться вопросами. На экране усталая Элли намазывала маслом тост. Он услышал, как позади него открылась дверь, и сразу понял, кто вошел.

Петр тихо присел рядом и взглянул на экран.

— Ее зовут Элли. Она подруга нашего Габриеля, того самого, который… — Христофор замолчал.

— Который избил пациента из своей группы? — (Христофор кивнул.) — Везучая женщина.

Петр не был жестоким ангелом. Христофор всегда доверял ему, уважал его, почитал. Он верил, что Петр отличается непоколебимым беспристрастием, каким и должен отличаться тот, кто занимает такое положение, пусть это качество и большая редкость. Петр был высок ростом, ладен и неизменно спокоен. И он обладал способностью вселять в Христофора тревогу, так было всегда, на протяжении многих веков. Христофор никогда прежде не ставил под сомнение суждения Петра. Однако он, Христофор, внимательно наблюдал за Элли и лично знал Габриеля. И ни один из них не казался ему везучим.

— Мне так не кажется, — возразил Христофор, не оборачиваясь.

Петр вздохнул:

— Насилию нет оправдания.

— Это так.

— И я так понимаю, в ваших отношениях с Габриелем вы недостаточно… осознали границы, переходить которые недопустимо. Фактически вы недостаточно уяснили, какую роль должны играть для других членов группы.

— Я понимаю, что вы думаете по этому поводу.

Петр повернулся к Христофору. Изумленно поднял брови, широко раскрывая глаза с тяжелыми веками, — еще никогда его нерешительный коллега-психотерапевт не видел у Петра такого живого взгляда.

— Эти границы… — вздохнул Христофор. — Они не всегда помогают.

— Без них начинается путаница.

— Иногда с путаницы все и начинается. И границы ее не останавливают. Они просто создают впечатление, будто мы что-то контролируем.

— Это наивная точка зрения. Самое главное то, что нарушены правила, и ты сам это знаешь.

— Не мною одним.

Петр поглядел разочарованно, и Христофор едва ли не задрожал от стыда. Петр кротко положил руку на плечо Христофору и прошептал:

— Мне жаль. — Он встал. — Через час у озера состоится общее собрание.

Он пристально посмотрел на своего старого друга Христофора, ожидая, что тот ответит, но Христофор решил, что ему нечего сказать.

Он понимал, что, если посмотреть на случившееся под определенным углом, во всем виноват он сам. Проявил мало веры. Не захотел просто делать свою работу. Психотерапевт выступает посредником, все, что он должен, — не мешать психотерапевтическому процессу, пропускать эмоции через себя, но не выказывать собственных чувств. Он не сумел этого сделать. Он понимал, что вмешался в жизнь смертных и, что еще хуже, позволил втянуть себя в конфликт с Клемитиусом, усугубляя положение этих смертных.

«Если бы я ничего не делал, если бы смог увидеть то, что Клемитиус называет целостной картиной, — рассуждал он, — то Габриель, возможно, все еще цеплялся бы за жизнь, а Элли продолжала бы цепляться за Габриеля». Клемитиус не вышел бы за рамки своих полномочий, если бы Христофор не дал ему повода.