Живой Журнал. Публикации 2007 - Владимир Сергеевич Березин

что есть здоровый цинизм (что говорить о том, как тебя мучила цензура, понятное же дело), а можно скорбно сказать, что да, глядел я с Эйфелевой башни, а написал о забастовках французского пролетариата, смотрел на американские горы, а в голове складывался фельетон. Вот как мучила меня беспощадная жизнь.

Только беда, когда приложено то, что вышло — я в книге, о которой идёт речь, прочитал очерк о раненном лётчике, в госпиталь к которому торопится мать: "Седая женщина впервые поднималась над землей. Простая русская мать смотрела в темноту ночи. Самолет сжигал тысячи километров расстояния, разделяющего умирающего сына и ее, мать. Она ничего не видела. Она думала о сыне. «Дай мне его застать живым, — молила она судьбу. — Дайте мне увидеть его живым»". Ну ладно, тогда, может все так писали — но сейчас-то что?

То есть, тут есть две стороны проблемы — и если кто думает, что я хочу попинать советскую журналистику, то это не так. Она была ужасно интересная.

Первая — журналист, меняющий формат своих статей.

Вторая — у нас всегда существует внутренний и внешний заказчик на высказывание. И в Живом Журнале, как вы понимаете, тоже. Нас потталкивают внутреннее эмоциональное состояние, желание понравится друзьям и прочее, и прочее. Живой Журнал тем и хорош, что можно заглянуть лет на пять назад и ужаснуться. Ну, и себя изучить при этом.

Впрочем, пойду-ка я за груздями в лабаз.

Извините, если кого обидел.

20 апреля 2007

История дня

Но добрый Гесер их вылечил быстро, еще бы, абы кого не берут в замминистры…

Извините, если кого обидел.

21 апреля 2007

История про советских журналистов

Я продолжу рассказывать про свои ощущения от советской журналистики. Понятно, что тема безбрежная, так я на всё и не замахиваюсь.

Я уже…

Так вот…

А…

Блядь, всё никак не начну. Нет, что-то в советской честной журналистике было. Был, например случай Шаварша Карапетяна. Для тех, кому меньше тридцати, надо пояснить, что это был такой чемпион по подводному скоростному плаванию, который на утренней тренировке увидел, как с дамбы в озеро упал троллейбус. Он много нырял, вытащил двадцать человек, и разменял на это свою спортивную карьеру.

Надо сказать, что он сейчас вполне жив, и месяц назад я ему руку жал и всякие уважительные слова говорил. Единственно, документы у него часто проверяют — но и фамилия в документах ментам вряд ли что-то говорит.

Так вот, советский журналист часто вытаскивал такого человека на поверхность, потому что не всегда обязательно было обеспечивать казённый героизм (об этом очень показательно написано у Довлатова и очерк про доярку). Отчего же нет?

После статьи журналиста народ начал требовать, чтобы Карапетяна сделали Героем Советского Союза, но ему как-то дали орден "Знак Почёта" (который в обиходе называли "Весёлые ребята"), и успокоились. Я считаю, что это очень правильно — вон, у Брежнева этих звёзд было пять штук, а народного уважения несколько меньше.

Так вот, часто советский журналист исполнял свой долг, и, в общем, общественное колесо крутилось, смазанное его чернилами. Потому что кроме как травить кого-то и очеловечивать вполне иногда сумасшедшие желания власти, нужно было что-то ещё.

Но я о другом — феномен советской журналистики очень интересная штука. Но куда не сунешься, кого не почитаешь книги людей в ней давно состоявшихся, всё слышу что-то не то. Либо какое-то придумывание якобы существующих корпоративных правил, порождающее крики "Наша профессия!", "Я двадцать лет в профессии", "Вон из профессии!", либо начинаются рассказы о себе, как противодействуя цензуре, они, мужественно и благородно намекнули в третьей строчке… И проч., и проч.

Нет, есть социологические и политологические исследования, одни более корректные, другие — менее. Но это совсем другое.

Нет, пока кроме Довлатова я ни одной книги про суть советской журналистики я не наблюдаю. Только какой он журналист.

Извините, если кого обидел.

21 апреля 2007

История про Карлсона просто к слову

Надо сказать, что когда я писал очередную историю про Карлсона, то обнаружил, что и Карлсон, и шведы вообще стали для меня универсальным средством познания мира. Ну вы все понимаете — то, ради чего ты затеял новое предприятие, выходит как-то криво и невнятно, но вот в пути ты обнаруживаешь массу интересного.

Это происходит как в сказке про "Аленький цветочек" — и комментарии излишни.

Так вот, в одной из этих историй про Карлсона, подрощеный Малыш думал о своём отце, погибшем где-то в ужасной России, и сам страшный царь-людоед попирал его тело, лежащее на чужой земле ботфортом, и была прочая Poltava.

Отходов сочинительского производства, как всегда, оказывается много, и очень хочется куда-то их пристроить. Ведь самое интересное всегда о том, что совы- не то, чем они кажутся, о том, что расхожие представления всегда неверны.

И история про шведов при Полаве не так проста, и история Карла прихотлива, и Мазепа вовсе не таков, каким его до сих пор объясняют русские учительницы литературы, сверяясь с Пушкиным.

Один из мифов о шведах суть тот, что получив пиздюдей под Полтавой, они замирились, переродились и, прямо не сходя с календарного листа XVIII века, принялись ковать шведский социализм.

Это всё не так. И та война для шведов не кончилась Полтавой (надо не забыть рассказать, как двенадцатому Карлу проделали дырку в голове), да и потом было не менее весело.

Валишевский известным своим слогом писал (скотство ссылаться на Валишевского, но отчего ж и не): "Но в 1788 году Густав нашел удобным вспомнить о том, о чем забывал прежде. Ввиду бессилия Франции, он рассчитывал теперь на поддержку Пруссии и Англии. Донесения Нолькена убедили его в том, что весь северо-запад России остался почти без защиты. В глубокой тайне он снарядил флот в Карлскроне, и шведская эскадра снялась с якоря 9 июня 1788 года. "Императрица Анна Иоанновна в подобном случае велела сказать, что в самом Стокгольме камня на камне не оставит!" — Екатерина невольно воскликнула это, узнав о появлении неприятельского флота", и далее цитирует "Записки" Ланжерона (которые я, разумеется, не читал): "Случайности этой войны и положение Петербурга были таковы, что шведский король мог явиться туда без большого риску… Он мог быстро пройти те сорок верст, которые отделяли его от столицы; мог даже высадить свою пехоту… потому что императрица выставила против него