Цветок цикория. Книга 1. Облачный бык - Оксана Демченко

Три рубля истратить не довелось. Я только-только добыла из тайника свои деньги, присела на скамейку и убрала кошель в сумочку, а ее – на дно большой сумки… как в меня вцепилась говорливая старушка с тяжеленым чемоданом. Конечно, я согласилась помочь ей. Кое-как проволокла чемодан через парк. Пыхтя, втащила по лестнице на перрон. Отдохнула и побрела к месту, против которого предполагалось увидеть двери нужного старушке вагона, когда подойдет её поезд… Разметка мелом или краской делается только для двух-трех купейных вагонов, чтобы состоятельные пассажиры не метались по перрону, не били ноги зазря.

Бухнув чемодан на меловую отметку, я отдышалась и наконец-то удивилась: старушка явно богата, могла бы нанять… Я почти додумала вопрос, но тут прибежал нарочный с телеграммой.

Внучка внезапно простудилась! – эту горестную весть узнали все и сразу, ведь огорченная бабушка причитала визгливо, громко. Я забыла о своем недоумении и побежала за водой, быстро перебрала флаконы в сумочке старушки, нашла сердечные капли, бормоча слова утешения. Пожилая путешественница плакала, усевшись на свой чемодан, а вокруг нас множилась, гудела суета…

Ума не приложу, как получилось, что внезапно я оказалась в уютном купе, с чужим билетом, намертво зажатым в потном кулаке! За окном старушка слезно благодарила за заботу и махала вслед тронувшемуся поезду. А я тяжело дышала, не в силах одолеть недоумение. Не могу вспомнить, как меня втолкнули? Кто именно первым крикнул, что билет не должен пропасть? И – дальше-больше, общее мнение толпы загудело, внесло меня в вагон, смяв кондуктора.

Поезд набрал ход. Паровоз засвистел, и я сама сделалась вроде котла: вот-вот взорвусь от волнения! Ведь высадят, упекут в жандармерию, потребуют документы… Но никто не стучал в дверь, не обзывал меня безбилетницей и хуже – мошенницей. Вероятно, кондуктор издох, отравленный презрением толпы… Несладко приходится тем, кто проверяет билеты в здешних поездах, вспомнить хоть прежний, пригородный.

Через час или два я поверила, что купе, целиком выкупленное бабушкой, стало моим. Умаявшись бояться, я взялась разбирать вещи, которые предусмотрительно подобрал в дорогу Вася. Занятие и успокоило, и насытило. В отдельный узелок оказались увязаны копченые колбаски, вареные яйца, хлеб, бутыль с квасом.

В сумерках я, отдохнувшая и бодрая, покинула поезд на станции Дубравь. Название вызвало теплую улыбку – такое зеленое, крепкое… Сама станция оказалась под стать. Чистенькая, вместо изгороди вдоль перрона подстриженный шиповник, в крохотном зале ожидания очаровательные скамеечки на кованых ножках и вазы с живыми цветами – огромные на полу и крохотные на столиках. Даже жандарм душевный: рыжий, улыбчивый парнишка лет двадцати, и при нем кудлатая собачка. Вдвоем они встретили мой поезд, как, наверное, и всякий иной, вставший хоть на минуту. Поздоровались с каждым, кто сошёл на перрон. Привечая меня, жандарм приподнял фуражку, а песик дал лапу… Не город – сказка.

Припомнился совет Васи – мол, далеко бежать не надо, ты ведь не в розыске у тайной полиции, так что выбери милый городок и живи себе тихо-мирно. Вася особо подчеркнул: не годны село или глухой разъезд! Нужен городок, где людей много, но все ж не толпа.

И я твердо решила пожить в Дубрави.

Пожилая тетушка, которая на станции торговала билетами и вообще отвечала за все, от хранения багажа до изложения родословной градоначальника, охотно продала мне газету и заварила чай, а еще посоветовала столик у распахнутого окна.

Пахло скошенной травой. Я пила чай вприкуску – с крендельками и новостями. Всё в здешней газете, кажется, было одинаково малозначительно. Не события – семечки… Статьи и объявления помещались на восьми серых страничках. На первой обсуждался весенний парад пожарной части, с описанием нарядов местных важных дам. Далее было много про грядущие осенние состязания – слово умилило, ну хоть не битва! – на самую большую тыкву. Рядом размещалось официальное обещание от «Помольного дома Лукиных» выделить победителю двадцать рублей – в толстой рамке, словно по деньгам заранее справляли траур. Далее шли мелкие объявления, на каждой страничке на свою тему. Я сразу присмотрела одно, о сдаче комнаты «с балконом и розочками». На душе сделалось легко… и, не вчитываясь в прочие заметки, я быстро добралась до последней страницы. Там обнаружилось здоровенное, во весь лист, сообщение, и не местным шрифтом, который весь из одной наборной кассы, что в заголовке, что в примечаниях. Нет! На листе вверху помещался рисунок, ниже – стильный шрифт, еще ниже снова рисунок. Я прочла три раза и впала в недоумение. Так не бывает!

Если бы это написали для меня, как зашифрованное послание, я бы расшифровала запросто. Но я оказалась здесь случайно. Скажу больше: за год это первая газета, купленная мною! В общем – мистика… Третий год меня находят весенние неслучайности! Два одинаковых мужских имени и сумма в четыре раза больше прошлогодней: Яковов я спасала по пять рублей за каждого, Василиев – по двадцать, а тех, кого представляют Петры… В общем, я не смогла отложить газету. Так и пошла, держа перед собой. Тем более, нижняя картинка показывала, как от станции добраться до конторы.

Было интересно, но самую малость боязно: прежде деньги брали с меня, а теперь, кажется, сулят мне? Впрочем, и это укладывается в мистическую логику. Яковы взяли деньги, оба. Из Василиев деньги потребовались только одному. Петры вовсе не нуждаются в моих скромных финансах, просто указали сумму, верную для последовательности ежегодных неслучайностей.

Контора «Петр и Петр» видна от станции, если знать, куда смотреть. Фасад дома – яркий из-за вечернего света, коричневый и кремовый, как корочка выхоженного пряника. И еще «глазурь»: медная вывеска, на цепочке – молоточек. Я неторопливо постукивала им по накладке на двери – и улыбалась, вслушиваясь в переливчатый звон.

Как ни странно, вечером, в крохотном городишке, в темной тихой конторе обнаружился служащий. Правда, открыл не сразу, вид имел сонный, помятый. И сам – не столичный, любезный и без пустой важнявости. Выслушал мои попытки вежливо и длинно поздороваться, смущенно поклонился и сразу пригласил войти, не говорить же через порог. Я шагнула, продолжая пояснения и предъявляя газету. Он – глянул, вдруг проснулся и весь подобрался! Глаза хищно вспыхнули. Служащий протащил меня через прихожую, впихнул в зал для гостей, отобрал сумку и замер, прижимая её к груди, как законную добычу.

– Никуда не уходите. Никуда!

Прокричав это, он умчался, и сумку унес. Охнул уже на улице, вернулся, поставил сумку в уголок и снова убежал, резвее прежнего.

В конторе не горела ни одна свеча, за окном зрел тишайший вечер. Утонув в кожаном кресле, я уютно задремала с полуприкрытыми глазами. Улица медленно делалась розовой и золотой, в стеклах домов напротив плескался жидкий огонь заката. Ветерок нагонял туман, липы перемешивали его темными лиственными лапами… Сквозь сон думалось, что город словно для меня создан, я сейчас Липова, и кругом – липы. И сезон наилучший, липам предстоит долго густеть-расти до цветения, лето едва народилось, а я люблю это время молодой сочной зелени. Все сильнее хотелось остаться в чудесном городке надолго, чтобы увидеть вечер, когда туман сделается медовым. Ничто так не кружит голову, как сладкий липовый цвет.