Долгий путь домой - Луиз Пенни

– Клара тут главная, Жан-Ги, – ответил Гамаш, чей голос был едва различим за воем двигателя.

– Мы можем долететь до той деревни, узнать, что случилось с Питером и вернуться домой, прежде чем тот корабль пройдет полпути, – запротестовал Бовуар. – Вас это устраивает?

Гамаш посмотрел вниз, на кораблик, такой маленький на громадной реке.

– Мы дали Кларе слово. И потом, может быть, она права. До сего дня она неизменно оказывалась права.

Бовуар взглянул в умные карие глаза шефа, отметил морщины на его лице. Глубокий шрам на виске. Волосы, почти совсем поседевшие.

– Вы боитесь? – спросил Бовуар.

– Чего?

– Снова быть за старшего? Взять на себя ответственность?

«Есть бальзам, есть в Галааде…» Книга в кармане у Гамаша впилась ему в бок. Словно колючка. Не позволяющая ему забыть. «…Душу грешную спасет».

– Мы здесь для того, чтобы помогать Кларе, и ни для чего больше, – повторил Гамаш. – Если я почувствую, что должен вмешаться, то вмешаюсь. Но не раньше.

Жан Ги отвернулся, однако Гамаш успел увидеть в его знакомых глазах что-то незнакомое.

Сомнение.

Самолет не столько приземлился, сколько выскользнул из воздуха. Он ударился о посадочную полосу, проехал какое-то расстояние и остановился.

– Ай-ай, – сказал с ухмылкой бессмертный пилот. – Чуть не покалечил бананы.

Мирна рассмеялась судорожным смехом приговоренного к смертной казни, которому объявили о помиловании.

Все вылезли из тесной консервной банки и остановились на полосе. Посмотрели на реку. Самолет стоял всего в нескольких метрах от Святого Лаврентия.

– Tabarnac, – выпалил Шартран, потом повернулся к женщинам. – Извините.

– Merde, – выпалила Мирна, потом повернулась к Шартрану. – Извините.

– Тут нет аэропорта, – заметил Гамаш, оглянувшись.

Пилот выгружал их багаж на полосу.

– Аэропорт большой, – продолжал Гамаш. – Там приземляются реактивные самолеты. А здесь…

Он огляделся. Река, лес, река.

– Здесь…

– Добро пожаловать, – сказал пилот, доставая последнюю сумку и укладывая ее в общую кучу.

– А если серьезно, где мы? – спросил Гамаш.

Пилот показал вдаль. Там, на горизонте, показалась точка. На их глазах она приближалась. Приобретала форму. Форму корабля.

– «Морской волк». Он причалит вон там. – Пилот махнул рукой на пирс в полукилометре от них. – Погрузочная пристань. Вам лучше поспешить.

– Tabarnac, – рявкнула Мирна и схватила свою сумку.

– Merde, – проворчал Шартран.

Они заторопились по бугристой посадочной полосе и остановились лишь затем, чтобы посмотреть на самолет, который разбежался и взмыл в воздух. С земли он казался удивительно изящным, словно что-то неловкое выпустили на свободу.

Самолет и парнишка за штурвалом, казалось, были созданы для небес и не принадлежали земле.

Самолет качнулся туда-сюда, заложил вираж и полетел в сторону солнца. И вскоре исчез из виду.

Тогда они развернулись и поспешили к пирсу, куда уже приближался «Морской волк».

Гамаш, хорошо знавший побережье, спросил себя, понимает ли Клара, где они оказались.

На корабле оставались лишь две каюты. Адмиральская и капитанская.

Было решено, что женщины займут капитанскую, а трое мужчин – адмиральскую, поскольку она должна быть больше капитанской.

Они показали фотографию Питера капитану порта, кассиру, старшему стюарду, какой-то женщине, которую они приняли за служащую, но которая оказалась пассажиркой.

Никто из них не узнал Питера.

– Может быть, он добирался и не по реке, – предположила Мирна. – Мы ведь не уточнили у пилота.

Клара задумалась, держа в одной руке сумку, а в другой – слегка потертую фотографию Питера. Мирна обещала больше не показывать старую фотографию из ежегодника.

– И все же пилот узнал Питера на фотографии, – сказала Мирна. – Хотя я не понимаю как. Большая часть его лица спрятана за облачком дыма.

Кроме одного острого глаза, подумал Гамаш. Не глаза художника, а хитрого, оценивающего глаза. Глаза его матери.

Что-то в разговоре с молодым пилотом не давало покоя Гамашу. И по-видимому, Мирна тоже это ощущала. Казалось странным, что молодой парнишка, признавший, что считает своих пассажиров товаром, узнал Питера по старой фотографии из ежегодника.

Однако он узнал Клару, а значит, у него был острый взгляд на лица.

– Я думаю, если кто его и узнает, – Клара подняла руку с недавней фотографией Питера, – то кто-то из моряков, который видел, как Питер расхаживает по палубе. Не капитан корабля и не капитан порта.

– Хорошая мысль, – поддержал ее Гамаш.

И Клара оказалась права. Если стюард, который проводил женщин в капитанскую каюту, не узнал человека на фотографии, то стюард, провожавший мужчин, узнал.

– Он купил билет на одно спальное место, – сообщил стюард. – И всех сторонился.

– Как же вы его запомнили? – спросил Жан Ги, следуя за ним по тускло освещенному, узкому коридору.

Кораблику явно было далеко до «Куин Мэри».

– Я за ним приглядывал.

– Почему? – спросил Бовуар.

– Боялся, что он спрыгнет за борт.

Услышав это, они остановились посреди коридора.

– Что вы имеете в виду? – спросил Гамаш.

– Люди иногда прыгают, – ответил молодой стюард. Он был невысокий, гибкий. Говорил с сильным испанским акцентом. – Особенно такие тихие. А он был тихий. Замкнутый в себе.

Они двинулись дальше по коридору, а потом, к их удивлению, спустились на два пролета трапа.

– Большинство пассажиров радуются речному путешествию. Общаются. Знакомятся. Заниматься тут особо нечем, ну и начинают завязывать дружбу. Ваш парень вел себя иначе. Он другой.

– И вы думаете, он собирался прыгнуть? – спросил Гамаш.

– Не-а. Он был в порядке. Просто другой.

Опять это слово. Питер Морроу, всю свою жизнь пытавшийся не выделяться, в конечном счете оказался «другим».

– А где он сошел? – спросил Жан Ги.

– Не помню.

Они добрались до адмиральской каюты. Стюард открыл дверь и замер, держа руку ладонью вверх.

Бовуар проигнорировал его, но Гамаш дал стюарду двадцатку.

– Двадцать долларов, patron? Вы что? – вполголоса спросил Бовуар.

– А кто, по-твоему, будет распределять места в спасательной шлюпке?