С кем ты и ради кого - Виктор Петрович Тельпугов

— Вам, мамаша, чего?

Женщина молча посмотрела на трактористов. Вид у нее был человека нездешнего, городского — на глазах роговые очки, на ногах старенькие, не приспособленные к грязи туфли. Седые волосы растрепались на ветру.

— Так вы, может, к нему? — спросил один из трактористов, тоже совсем седой и старый.

— К нему, — тихо ответила незнакомка и опять умолкла, глядя на не тронутый лемехом треугольник земли.

Утро было майское, солнечное, даже жаркое. Трактористы сняли шапки и отерли вспотевшие лбы.

— Да-а… А мы о вас ничего до сих пор не слыхали, — снова подал голос седой.

— Никак не могла отыскать… — еще тише и как бы виновато сказала женщина.

Вечером в новом клубе собрались жители всей округи. Пионеры принесли цветы. Кто-то сказал речь. Школу деревни Заболотье решили назвать именем погибшего летчика.

А в самом конце собрания, когда пришло время расходиться, в клуб приковылял колхозный сторож Фомич. На покрытый выцветшим кумачом стол президиума он осторожно положил огромный кусок рваного, почерневшего от огня алюминия и, глядя в лицо приезжей, сказал:

— Твоего сокола будут крылья.

Утром следующего дня вдова героя уезжала к себе на родину. Прощаясь, незнакомые люди говорили с ней запросто, как с близким, своим человеком:

— Ты что ж, Полина Михайловна, надолго от нас?

— Нет, не надолго. Только сына вот захвачу, и опять сюда. Может, здесь и поселимся. Примете?

— Колхоз дом построит. А земли у нас хватит — сама видела.

Когда подвода тронулась и колеса затарахтели по каменистой дороге, бабы отвернулись, а мужики опять сняли шапки — день снова выдался солнечный, душный, как вчера.

В такт стучащим колесам загудел, завибрировал в телеге аккуратно обернутый холстом рваный кусок алюминия.

В толпе провожающих переглянулись — звук у металла был такой, будто чей-то невидимый самолет взревел могучим мотором и вот-вот оторвется от цветущей майской земли и уйдет в бесконечную синюю даль.

МЕДАЛЬ

В тот день, когда Грибанова вызвали в военкомат, улицы Москвы с утра высвечивало солнце, а капель строчила особенно звонко. Это вполне соответствовало настроению Грибанова. Ему в последние годы что-то не присылали повесток от военкома. Видно, старость подкралась, думал бывший пехотинец. И вдруг предписание — явиться! Грибанов повеселел. По телефону предупредил директора артели «Заря», где работал мастером, что задержится, и направился по давно знакомой, давно не хоженной дороге.

«Стало быть, не совсем еще старье». При этой мысли Грибанов поймал свое отражение в бело-голубой от облаков луже, остановился и вгляделся внимательно. Даже все морщинки с лица будто сдуло весенним ветром!

В комнате, номер которой был указан в повестке, Грибанова встретил молодой лейтенант с рассеянным выражением лица. Мельком глянув на вошедшего, офицер взял у него повестку и сказал: «Садитесь», — когда тот уже удобно расположился в клеенчатом кресле.

— Перерегистрация, товарищ Грибанов, ничего не поделаешь, оформим все записи заново. Время от времени полагается, мы с вами люди военные.

— Как же, как же! Все понятно и так. Я вас слушаю.

— Воевали? — Лейтенант нацелился авторучкой в лежавшую перед ним бумагу.

— Как положено.

— Отлично. Так и зафиксируем: участник Великой Отечественной…

— Что верно то верно, участник. Но лучше бы все по порядку, раз уж мы люди военные.

Лейтенант поправил ремни, широко раскрытыми глазами уставился на Грибанова.

— Финскую тоже обижать не будем, товарищ начальник. Какая-никакая, а война.

— Финскую?!

— Финскую.

Лейтенант запустил в свесившийся чуб пятерню вместе с авторучкой.

— Выходит, вы ветеран! О таких в газетах пишут. И ранены, наверно?

— И ранен, — просто, как о само собой разумеющемся, ответил Грибанов.

— В каком месте?

— Вот в этом. — Грибанов дотронулся до левого плеча.

Едва заметная улыбка скользнула по лицу лейтенанта.

— Вы меня не совсем поняли, я спрашиваю, где пуля вас догнала.

Теперь улыбнулся Грибанов.

— А! Пишите, под Выборгом.

— Значит, вы прошли почти всю кампанию?

— Какое там! — Грибанов махнул рукой. — Я из свежего пополнения, с марша прямо в бой. Тут меня и угораздило. Воевал минут шестьдесят, не больше.

— Тяжелое ранение?

— Легкое, пулевое. Очнулся уже в медсанбате.

— Та-ак, — записывая, протянул лейтенант. — Ранен под Выборгом. В Отечественной тоже участвовали?

— По силе возможности.

— И еще ранения были?

— Так точно.

— Где и когда?

— Второе там же, под Выборгом.

— Какое совпадение! В финскую под Выборгом и в Отечественную?

— Теперь вы меня не совсем поняли, — поправил лейтенанта Грибанов. — Вторая пуля, представьте, меня отыскала там же и в тот же день.

— Ничего не понимаю. Вы ведь были уже в медсанбате?

— Там и отыскала. Пришел я в сознание, гляжу на себя и в толк взять не могу: левое плечо перевязано, а из правого фонтаном хлещет. Пробую встать, ни черта не выходит. Тут санитар прибежал. Это шальная, говорит. Вот и дырка в брезенте!

— Так, так, та-ак… Значит, оба ранения получил на финском?

— Не оба, а два. Это точнее будет.

Офицер был явно смущен своей неловкостью. Записав все, что сказал ему Грибанов, он дальше спрашивать уже не решался, боялся снова впросак попасть. Грибанов заметил это, но виду не подал. Он не спеша достал папиросу, попросил разрешения закурить.

— Конечно, конечно, курите, — обрадовался наступившей разрядке лейтенант. — Может, вам сигарету?

— Нет, я больше насчет «Беломора».

Перекурив, вернулись к бумагам. Видя, что лейтенант еще испытывает стеснение, Грибанов пошел ему навстречу:

— На чем мы остановились? На втором ранении?

— На втором, — обрадованно подхватил лейтенант.

— Хорошо. Про контузию писать уж не будем, хоть, откровенно сказать, от нее до сих пор недослышу малость.

— Нет, нет, положено все писать, — сказал лейтенант. — Иные контузии хлестче всяких ран, это я по себе знаю.

— Неужто воевали? Вы ж молодой еще человек, — удивился Грибанов. — Думаю, в войну совсем мальчиком были?

— Совсем, — уже без всякого смущения кивнул Грибанову офицер. — Под Саратовом это было. Пошли мы с братишкой на Волгу гонобобель собирать, ягода такая есть в тех местах, от цинги помогает.

— Как же, знаем такую. И что же?

— А он, — лейтенант сделал на слове «он» такое ударение, какое всегда делают солдаты, когда разговор о враге заходит. — А он как раз на мост навалился. Фугас за фугасом! Нефтянки разбил — вся Волга в огне…

— Это дело известное, — Грибанов участливо поглядел на лейтенанта. — Ну, а дальше?

— Ну, а дальше, как у вас под Выборгом, — очнулся я уже у врачей. Определили контузию. Я тогда и слова такого еще не знал. Пустяковая штука, а до сих пор не отпускает.

— Погоду чует?

— Барометр!..

Два человека, молодой и старый, посмотрели друг другу в глаза, и опять закурили.