Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте

— Давайте к делу, — сказал он.

Макс и Энрико продолжали потягивать перно, глядя друг на друга. Перед последним глотком итальянец чуть приподнял свой бокал, как бы показывая, что пьет за здоровье соседа. Макс сделал то же самое.

— Если не возражаешь, — сказал он, — опустим насчет лет, зим и сколько воды утекло и про то, что годы никого не щадят.

— Согласен, — кивнул Энрико.

— Что поделываешь теперь? И как поживаешь?

— Недурно поживаю. Я сейчас при должности. В Турине. Служащий пьемонтской администрации.

— Политикой решил заняться?

Энрико театрально изобразил обиду:

— Хорошего же ты мнения обо мне! Общественной безопасностью!

— Ах, вот даже как?

Макс улыбнулся, представив себе Фоссатаро в кабинете. Это называется «пустили козла в огород». В последний раз они виделись три года назад, когда вместе проворачивали операцию, проходившую в два этапа: первый — на вилле в окрестностях Флоренции, второй — в апартаментах отеля «Эксельсиор»; Макс обеспечивал предварительное обольщение в отеле, на долю Энрико достались ночные технические работы на вилле. Тогда-то они видели в Арно, как отряды чернорубашечников с пением «Джовинеццы»[50]маршируют по площади Всех Святых после того, как забили до смерти нескольких несчастных.

— Сейф фирмы «Шютцлинг», — сказал он. — Девятьсот тринадцатого года выпуска.

— Да, мне уж сказали: стильный корпус под дерево, с фальшивыми накладками на замки… Помнишь дом на улице Риволи? Ну, где жила та рыжая англичанка, которую ты повел ужинать к «Прокопу»?

— Помню. Но тогда скобяными работами занимался ты. А я — прекрасной дамой.

— Верен себе. Вечно искал путей полегче.

— Ну, уж говорить, какие пути ты ищешь и находишь, было бы нелепо с моей стороны. Сейчас особенно.

Энрико вновь приоткрыл зубы в улыбке. Темные запавшие глаза, казалось, просили о понимании.

— Я говорю всего лишь, что сейфы эти — пустячные. — Он вытащил из кармана несколько рисунков, сделанных под копирку. — Вот я принес кое-какие чертежики. Ты быстро разберешься, что к чему… Работать собираешься днем или ночью?

— Ночью.

— Сколько времени будет в твоем распоряжении?

— Немного. Чем скорей управлюсь, тем лучше.

— Дрель можно будет применить?

— Нет. Никаких инструментов. В доме будут люди.

Энрико Фоссатаро собрал лоб морщинами.

— Потребуется тебе час самое малое. Помнишь сейф «Панцер» в Праге? Мы с тобой от него чуть не спятили тогда.

Макс улыбнулся. Сентябрь тридцать второго. Полночи он потел в кровати одной дамы, пока она наконец не уснула. А на первом этаже Фоссатаро, подсвечивая себе фонариком, бесшумно колдовал над сейфом в кабинете мужа, бывшего в отъезде.

— Еще бы не помнить.

— Я принес тебе список возможных комбинаций для этой модели — глядишь, они сберегут твое время и силы. — Фоссатаро поднял с полу саквояж и протянул его Максу. — И еще набор отмычек: сто тридцать ключей фабричной штамповки.

— Ого… — Едва не уронив саквояж, оказавшийся очень тяжелым, Макс поставил его себе под ноги. — Как это тебе удалось?

— Ты ахнешь, узнав, какие возможности открываются в Италии перед государственным служащим.

Макс вытащил из кармана черепаховый портсигар, положил на стол. Энрико проворно открыл его и сунул в рот сигарету.

— Хорошо выглядишь… — Он мотнул головой в сторону Барбареско, следившего за беседой в полном молчании. — Мой друг Мауро говорит, дела у тебя идут отлично.

— Грех жаловаться, — сказал Макс и, перегнувшись через стол, дал прикурить. — Вот я до самых недавних пор и не жаловался.

— В сложное время мы живем, друг мой, в сложное время.

— И не говори.

Фоссатаро затянулся раза два и, явно довольный качеством табака, одобрительно оглядел сигарету.

— Хорошие ребята, — он показал на Тиньянелло, остававшегося у газетного киоска, и, не прерывая движения руки, на Барбареско. — Разумеется, они могут быть опасны. Ну а где ты видел других? Этого грустного terrone[51]я знаю не очень близко, а вот с Мауро были у нас некогда дела по службе. Верно я говорю?

Тот не ответил. Сняв шляпу, провел ладонью по голому смуглому черепу. Всем видом своим итальянец показывал: вся эта болтовня его утомила, и поскорее бы уж она кончилась. Макс подумал, что и он, и его товарищ всегда выглядели усталыми. Может быть, это характерная черта итальянских шпионов? А их английские, французские или германские коллеги делают свою работу более рьяно? Похоже, что да. Вера, как говорится, горами движет. Есть профессии, где без нее никак не обойтись.

— Потому-то ко мне и обратились, когда всплыло твое имя и тебя предложили в качестве исполнителя, — продолжал Фоссатаро. — Я сказал, что ты отличный малый и большой любитель женщин. Что как никто умеешь носить костюм и заткнешь за пояс профессиональных танцовщиков. Еще добавил, что будь у меня такая смазливая рожа и такой дар убалтывать, я лично давным-давно бы завязал и законопослушно водил бы на поводке пуделька какой-нибудь миллионерши.

— Ну, это ты, пожалуй, хватил через край, — улыбнулся Макс.

— Может быть, не спорю. Но ты войди в мое положение… Долг перед Отчизной и всякое такое… Credere, obbedire, combattere…[52]

Возникшую паузу Фоссатаро заполнил безупречно ровным колечком дыма.

— Полагаю, ты знаешь или хоть догадываешься, что Мауро зовут не Барбареско.

Макс перевел глаза на упомянутую персону, слушавшую их с непроницаемым видом.

— Не все ли равно, как меня зовут, — разомкнул наконец уста итальянец.

— Это верно, — справедливости ради должен был признать Макс.

Фоссатаро выдул еще одно колечко, но на этот раз получилось похуже.

— Мы живем в сложной стране, — заметил он. — Но у нее есть одно достоинство, и состоит оно в том, что мы, итальянцы, всегда найдем способ между собой договориться. Так было до Муссолини, так осталось при нем, так будет и без него, если когда-нибудь такое случится.

Барбареско оставался по-прежнему бесстрастен, и Макс, вернувшись к сопоставлениям, принялся воображать, как бы вели этот разговор агенты разных разведок: британца наверняка обуяло бы патриотическое негодование, немец воззрился бы на собеседников с растерянным презрением, а испанец после того, как признал за Фоссатаро полную правоту, сейчас же побежал бы доносить на него, чтобы заслужить похвалу начальства, или потому, что позавидовал бы его галстуку. Он снова открыл портсигар и протянул его Барбареско, но тот молча покачал головой. Тиньянелло меж тем с газетой в руках уселся на деревянную скамейку — притомился, наверно, стоять.