Крещенные кровью - Александр Чиченков

Все работали с озлоблением и ожесточением, но темпы валки леса почему-то не повышались. Степан Калачев захандрил и занервничал. Он, как бригадир, получил взысканий больше всех.

— Все, не могу больше, я его завалю! — возмущался Ржавый. — Я в лагерях со строгим режимом легче жил, чем в этом гребаном поселке лагерного типа.

— Поменьше базарь и вкалывай как все! — подначивал его Степан. — Сам знаешь, что с тобой будет, если норму не выполнишь.

— А Стрелец? Почему его этот педрила в погонах не трогает? — рычал озлобленно Ржавый. — У нас здесь одна масть, рабочая, и «авторитеты» в счет не берутся!

— Чего ты ко мне с такой делюгой цепляешься? — отмахивался Степан. — Я что, в бараке отсиживаюсь, пока ты топориком в лесу машешь? Вот подойди к капитану и поинтересуйся у него насчет Стрельца и оказываемых ему поблажек, а я после на твои останки со стороны полюбуюсь.

Новый замкоменданта закручивал гайки все крепче и крепче. Поселенцы уже не сомневались, что Удовкин прибыл сменить Аверкиева и потому «дерет задницу», наводя порядок. Запретов с каждым днем становилось все больше и больше. В карты не играть! Курить в строго установленных местах! В столовую ходить только строем, а не толпой…

— Начудил где-то сверх крыши сучара этот и, чтоб башку не отшибли, сюда свинтил, — говорили между собой одни поселенцы.

— А нас зашугать пытается, потому что сам нас бздит, — озлобленно вторили другие.

— Да у него на лбу написано, что фуфлыжник он и падла конченая, — возмущались третьи. — Мордашка, как у крысеныша, глазки поросячьи, а походняк, как у шлюхи бульварной… Короче, братва, Упырь, он и есть Упырь, принявший человеческий облик!

…Степан Калачев и Яшка-хромой сидели вечером в каптерке и мечтали о вещах, казалось бы, несбыточных и безнадежных. Они мечтали о свободе.

— Эх, я лучше бы сидел сейчас где-нибудь с автоматом в окопе, бок о бок с другими бойцами, сражающимися за Родину, — вздыхал Степан.

— А на кой черт оно тебе?

— Да так… Все лучше, чем здесь ишачить.

— Для каждого сейчас свой фронт. Кому на передовой страну защищать, а кому судьба быть бойцом невидимого фронта.

— Это мы-то бойцы невидимого?! — усмехнулся Степан. — Насколько мне известно, так называют подпольщиков или партизан! А мы так, отребье с номерами вместо имен и фамилий на груди, которые, как награды.

— Ничего. У тебя еще все впереди, — улыбнулся загадочно Яшка. — Для того я и здесь, чтобы тебе помочь. Дай только срок, Степаха!

Глаза у Степана сузились, верхняя губа задрожала в усмешке.

— Увы, — сказал он, — но я такими полномочиями не наделен. Горовой тебе уже обозначил срок в один месяц, только вот Упырь может спутать все карты.

Яшка легонько подбросил на ладони круглый гладкий камешек.

— Капитан нам не помеха, — заявил он многозначительно. — До побега еще неделя. Маршрут готов, хавка припасена. Вот только…

— Ну? — напрягся Степан.

— Хрен гну, — огрызнулся Яшка. — А вот еще одного «в поход» нам взять придется.

— Чего ради? — округлил глаза Калачев.

— Для довеска. Чтобы рюкзак с хавкой тащил и еще кое для чего…

— Надо подумать над подходящей кандидатурой.

— Кандидат уже подобран, — усмехнулся Яшка.

— И кто же он?

— Можешь удивляться или в обморок падать, но это Ржавый.

— Кто-о-о?

— Сергей Коновалов по кличке Ржавый. Тот самый, кто необходим для побега, и подходит по всем статьям к роли. Ладно, об этом опосля потрещим, а сейчас спать давай. Скоро утро, и тебе пора будет на работу…

На улице свирепствовала гроза. После ослепительной вспышки молнии во всем двухэтажном особняке резиденции гестапо погасли огни. В помещении зажгли свечи. Те распространяли бледный, скудный свет, превращавший предметы и фигуры людей в нечто загадочное, пугающее и в то же время хрупкое и неуловимое.

В большом кресле у стены перед низким квадратным столиком восседал сам шеф городского гестапо штандартенфюрер Отто фон Лансдорф. Он сидел молча, подперев подбородок кулаками и устремив взгляд в темноту. Рядом с ним замер обер-лейтенант Ганс Курт — его правая рука и начальник спецотдела.

— Сейчас механики осмотрят движок и запустят электричество, — сказал Ганс Курт, повернув голову.

— Хорошо, — кивнул шеф. — Темнота действует на меня угнетающе.

Они снова помолчали. Звуки грозы затихали.

— По поводу «гостя» больше не звонили? — спросил Лансдорф.

— Телефонная линия тоже вышла из строя, — ответил обер-лейтенант. — Ее сейчас восстанавливают совместно с электричеством. Полагаю, что «гость» из Берлина персона важная, раз о нем проявляют такое беспокойство?

Лансдорф пожал плечами.

— Я много слышал о нем, но видеть никогда раньше не приходилось. Шведский немец, вот и все, что мне известно.

— Шведский немец, — повторил обер-лейтенант задумчиво. — Он что, родился в этой стране или?…

— Нет, он родился в России, в Поволжье, — продолжил Лансдорф. — Его семья эмигрировала во Францию во время большевистской революции. Вилли Штерн тогда еще был подростком.

— Франция, Швеция… А как он в Германии оказался? — спросил Курт заинтересованно. — Жажда мести за потерянную родину или еще что-то подтолкнуло его под крыло фюрера?

— Биографии таких людей — тайна, покрытая мраком, — ответил шеф неопределенно. — Хотелось бы знать, для чего он сейчас прилетел к нам, раз нам с тобой приказано оказывать ему содействие…

Вдруг холл ослепил свет автомобильных фар. Штандартенфюрер и обер-лейтенант вскочили с кресел. Фары погасли, раздался звук шагов, слегка скрипнула дверь. В холл вошел человек, которого трудно было рассмотреть в полумраке, но уверенный шаг его и голос говорили о том, что он знает себе цену:

— Я Вилли Штерн, — представился он. — Прошу именно так обращаться ко мне и впредь как к человеку гражданскому и не носящему военную форму.

Лансдорф и Курт смутились, как дети, и переглянулись.

— Мне нужна комната с ванной, — продолжил гость. — От сытного ужина тоже не откажусь, ужасно устал во время перелета.

— Да-да, конечно, — засуетился Лансдорф, пожимая ему руку. — Мы приготовили вам комнату, прямо здесь, на втором этаже. Вы…

— Мне нужен номер в гостинице, — неожиданно возразил прибывший. — Надеюсь, в вашем городке имеется такое заведение?

— Да, но-о-о… — Курт хотел что-то сказать, однако Штерн опередил его, прервав на полуслове.

— Я не должен афишировать свою принадлежность к Германии, — сказал он. — Для жителей этого города я русский, Георгий Устюгов. Именно на данное имя и фамилию изготовлены мои документы.