Огонь души - Барбара Вуд

— Я Паулина Валерия. Вы хотели меня видеть?

Селена ответила по-гречески:

— Я и моя дочь только что приехали в Рим. Я друг Андреаса, врача, и он посоветовал мне зайти к тебе.

Красивые глаза цвета топаза сверкнули.

— Понятно. Добро пожаловать в Рим. Вы здесь впервые?

— Да. Моя дочь и я приехали из Александрии. Мы не знаем здесь никого, кроме Андреаса.

— Ах да, Андреас. Как он поживает?

— Сейчас он на пути в Британию.

— Я знаю. Три месяца назад я провожала его до Остии. Удачно ли он отплыл из Александрии?

— О да. Корабль отправился при хорошей погоде.

Паулина замолчала на минуту, а потом спросила:

— Где вы остановились?

Когда Селена назвала ей постоялый двор неподалеку от Форума, где они с Ульрикой провели прошлую ночь, Паулина холодно улыбнулась и сказала:

— Вам нужно перебраться сюда, в мой дом. На постоялых дворах все очень дорого и не всегда безопасно. Вы друзья Андреаса — значит, вы мои друзья. Я прикажу рабам принести ваши вещи.

Она позвала раба, который должен был отвести их в их комнаты. Прежде чем покинуть атриум, она добавила:

— Разумеется, вы можете оставаться здесь столько, сколько пожелаете. — Потом она взглянула на Ульрику: — Сколько лет твоей дочери?

— В марте ей будет тринадцать.

Паулина, казалось, задумалась на мгновение.

— Дом большой, — сказала она. — Ребенок может здесь легко заблудиться. А парк за домом довольно обширный. Ты, наверное, постараешься убедить ее не бродить вокруг, а оставаться неподалеку от ваших комнат.

Проходя по внутреннему двору, они снова услышали музыку. В комнате громко разговаривали.

— Я совершенно не понимаю, почему Амелия вышла за него. Он же не ее круга, — сказал кто-то.

— Потому что он красив и богат, — последовал ответ, а за ним раздался громкий смех.

— Ну хорошо, — продолжала женщина, — его семья при деньгах, но у них нет имени. Над Амелией теперь все смеются. А, вот и Паулина! Спросите же ее, что она думает о бедной Амелии.

Но когда Паулина вошла в комнату, смех стих. Селена услышала шушуканье и представила себе любопытные взгляды гостей, следовавшие за ними, когда они шли мимо открытой двери.

Ульрика изумленно оглядывалась, пересекая вместе с матерью внутренний двор. Она не могла себе представить, что все это может принадлежать одному человеку. И тут вдруг ее взгляд упал на юношу, на два или три года старше ее, который сгребал листья с дорожки внутреннего двора. Она обескураженно уставилась на него. У него были светлые волосы и голубые глаза, и он был очень высок. Когда он, почувствовав ее взгляд, оторвался от работы и взглянул на Ульрику, то был поражен не менее, чем она. Широко раскрыв глаза, юноша смотрел на нее, забыв о граблях, которые держал в руке.

Привыкшие за время долгих путешествий приспосабливаться к любым обстоятельствам, Селена и Ульрика быстро освоились в доме Валерия. Они рано легли спать в этот день, изнуренные долгим морским путешествием и оглушенные новыми впечатлениями.

Ульрика, которая с того самого дня, когда мать сообщила ей, что они уезжают из Александрии, была не слишком многословна, пожелала ей теперь коротко доброй ночи и отправилась спать, мечтая поскорее забраться в чистую постель. Она думала о том юноше, которого видела во дворе.

Селена лежала в постели в соседней комнате и не могла заснуть. Ее тело устало, но дух ее бодрствовал. Станет ли этот город, станет ли Рим ей родным домом? Ей казалось, что так оно и будет. Здесь была ее семья, могущественные властители империи, мужчины и женщины, которые были ее кровными родственниками. И здесь был дом Андреаса, куда однажды он вернется из Британии. Но что еще ждет ее в Риме? Ее ящик с лекарствами стоял в ногах кровати, исцарапанный и потертый, но полный снадобий, которые она собрала за время долгих странствий.

— Римляне нуждаются в тебе, — сказал ей Андреас. — В Риме нет приютов для больных, таких, какие ты видела в других городах, там нет прихрамовых больниц, таких, какую ты создала в Александрии, там нет убежища боли и страданиям. Твое предназначение находится в Риме.

Веки Селены начали наливаться тяжестью, а мысли ее обратились к Паулине. Что она значит для Андреаса, а что — он для нее?

В то время как дыхание Селены становилось глубже и медленнее, она увидела перед собой Андреаса, и старая боль, прежняя тоска снова дали о себе знать. Она любила его так же сильно, как и в первый день.

— Люди, которые живут там, наверху, — наши родственники, Рикки, — сказала Селена с гордостью, — мы с ними одной крови.

Они стояли у подножия Палатинского холма и смотрели на террасы и залы с колоннами благородных дворцов, стоявших в тени кипарисов. Селена опять пыталась разъяснить Ульрике сложные семейные связи так, чтобы девочка смогла это понять.

— Август, первый император, — объясняла она, повторяя слова Андреаса, сказанные ей в тот вечер у матери Мерсии, — был внучатым племянником Юлия Цезаря. Его сестра Октавия вышла замуж за Марка Антония. Их общая дочь Антония вышла замуж за Друса, и у них было два сына — Германий и Клавдий. Этот Клавдий и есть теперь римский император. Хотя родство и дальнее, но все же он наш родственник.

Немного позже они посетили святыню Юлия Цезаря, ротонду, где римляне могли выразить ему свое почтение.

— Он был твоим прадедушкой, Рикки, — сказала Селена, — семья Клавдия, правящая сейчас в Риме, может обосновать свое право на власть всего лишь капелькой крови Юлия в своих жилах. Но твоя кровь, Рикки, чиста, ты прямой потомок Юлия Цезаря. Его сын был твоим дедом.

Ульрика молча слушала ее, изучая огромную статую человека, которого она презирала. Она стыдилась своей кровной связи с ним, так как он был первым, кто ворвался со своей армией в долину Рейна и поработил народ ее отца.

Она не хотела иметь ничего общего с этими людьми и с этим городом. Резким движением она отвернулась от статуи Цезаря и устремила свой взгляд на север.

Каждый день Селена, которой поначалу было тяжело ориентироваться в огромном городе, уходила из дома по утрам и бродила по улицам, пока у нее не начинали ныть ноги; она пыталась запечатлеть в памяти направления улиц и переулков, местоположение бесчисленных монументов, разговаривала с людьми и скоро начала чувствовать этот город. Свой ящик она всегда носила с собой, и часто ей приходилось останавливаться, чтобы оказать помощь. Как и говорил Андреас, здесь некуда было пойти больным и инвалидам.

Вскоре Селена поняла — Рим был двуликим городом. Один Рим был мрачным и жестоким, с темными переулками, где маленькие душные дома были битком набиты людьми, где тысячи людей сидели праздно, без дела и топили свою неудовлетворенность в пиве, которое им раздавали городские власти.