Вангол - Владимир Прасолов

— И чё таперь? — Спросив, Фрол положил в рот кусок сахара.

— А теперь вы с Татарином вернётесь в Городок и принесёте то, что начальник просит, — ответил Москва. — Если к полуночи не вернётесь, значит, вас замели, и мы уходим. Но думаю, проскочите, на рожон не лезьте. Где, начальник, твой схорон? Давай объясни пацанам.

— Во бля, сами в лапы вертухаям, что ли, пойдём? — взвился Татарин, но под тяжёлым взглядом Москвы замолчал.

— Они в Городке нас ждать не будут. Если мы подорвались, то уже под носом у них не появимся. Сейчас надо быстро рвать назад, — вдруг спокойно и рассудительно сказал Фрол. — Говори, начальник, чё делать надо?

Битц подробно рассказал, где и как спрятаны вещи и как они должны их взять.

— Да, — выслушав Битца, сказал Москва. — Не так ты прост, начальник, не зря тебя гэпэушники взяли. Может, ты враг народа?

— А кто, по-твоему, в этой стране друг народа? Может, товарищ Сталин? — вопросом на вопрос ответил Битц.

— Сталин не друг, Сталин отец народа, а отец строгим должен быть, иначе в семье порядка не будет. И ты, мусор, лучше его не трожь, — сказал Москва. — Всё, кончай базар, давайте, пацаны. У нас теперь один друг, воля вольная, а всё остальное х…я. На-ка, Фрол, волыну. Прихватил у одного убитого, когда уходили, может, сгодится.

Фрол повертел маленький в его ручищах наган и отдал Татарину.

— Пущай у тебя будет. Я случай чего так обойдусь. — Сжав кулак, посмотрел на него и, пригнувшись, вышел из землянки.

Следом выскользнул Татарин, и скоро их шаги стихли. Оставалось ждать. Битц, кряхтя, устроился на нарах, и скоро его неровное дыхание успокоилось.

«Уснул мусор. Ладно, спи пока. Архив отдашь, а там посмотрим, что делать», — подумал Москва и тоже улёгся на нары. Через какое-то время он закурил, встал и сел за стол. Дым его папиросы пеленой плавал под низким, сырым, опутанным белёсой паутиной потолком землянки.

Екатерина Михайловна не знала, с чего начать. Вся жизнь крутилась вихрем в её голове, воспоминания то отрывками, то красочными картинами всплывали в памяти, заставляя учащённо биться сердце, ей не хватало воздуха.

Тихим весенним вечером 1915 года она встретилась с молодым офицером Павловым. Это случилось на именинах подруги Оленьки, тогда он впервые пригласил её на танец.

Когда его рука едва коснулась её талии, а глаза встретились, Катерина чуть не потеряла сознание. По телу прокатилась дрожь, а глаза на мгновение застлал туман. Она чуть качнулась, но сильные руки Павлова подхватили её и закружили в весёлой мазурке. Через секунду она уже счастливо смеялась. Легко, словно летая, они плыли по паркетным полам Оленькиной гостиной в волнах захватившей их музыки. Она таяла в надёжных и крепких руках Павлова. Его грудь, украшенная Георгиевским крестом, и золотые погоны, приятный, бархатный с хрипотцой голос и большие, сжигающие её взглядом, выразительные под сросшимися чёрными бровями глаза не оставляли её сердцу никаких шансов на спасение. Она, словно птица, попавшая в силки, всем своим существом пыталась из них вырваться. Одновременно понимая тщетность своих попыток, трепетно ощущала всю прелесть тысяч нитей, вдруг окутавших её и связавших их обоих. В этот вечер Павлов ангажировал её на все танцы и вообще не отходил от неё. Она ловила на себе восхищённые взгляды подруг, сердце сладостно сжималось от счастья. От предвкушения того счастья, которое, она ничуточки не сомневалась, скоро наступит в её жизни. После танцев, гуляя в саду, они незаметно забрели в самый укромный уголок и, не видимые никем, целовались, пьянея от объятий и нежности. Эту ночь она не спала. Последний поцелуй при расставании не давал ей уснуть. Она долго смотрела на себя в зеркало, разглядывая своё лицо, шею, плечи, грудь, прикасаясь пальцами к тем местам, где ещё несколько часов назад чувствовала прикосновения пылающих нестерпимым жаром губ Павлова. Она закрывала глаза и вновь и вновь предавалась сладостным воспоминаниям, в деталях вспоминая каждое его движение, каждое касание их тел, и задыхалась от ни с чем не сравнимых новых и таинственных чувств, бушевавших в её теле. Пыталась уснуть, но в глазах стоял он, и его улыбка, его взгляд будоражили и волновали, отгоняя сны. Забывшись под утро, она проснулась с одним желанием: скорее, скорее бы пролетел день, вечером он будет её ждать. Она пойдёт на свидание. Она влюбилась, она любит. Какое это счастье любить, пела её душа. И он любит её, она это знала, она это чувствовала всем своим естеством, глубоко и нежно. Так мимолётно пролетел месяц. Это был месяц, когда они, ежедневно встречаясь, проводили всё свободное время вместе. Каждый день, расставаясь, она ждала завтрашней встречи, чтобы снова и снова быть рядом с ним.

Но месяц закончился. Павлов вместе с командой вылечившихся от ран в госпитале уезжал на фронт. Когда эшелон уже тронулся, он соскочил с подножки и, крепко поцеловав её в губы, прошептал:

— Катенька, я буду тебе писать, хочу, чтобы ты стала моей женой. Жди меня.

Она ничего не смогла ответить ему, горло перехватило. А эшелон уходил и уходил на запад, унося Павлова и её любовь. В голове всё звучали его слова: «Стань женой, жди меня» — и она ждала. Писал он часто. Каждую неделю почтальон приносил два, а то и три письма, и Катерина радостно читала их, жила ими. Он приехал холодной декабрьской ночью. Его лицо, его глаза, ворвавшиеся вместе с клубами морозного воздуха в хорошо протопленную квартиру Катерины, сказали ей всё. Она упала в его объятия и этой ночью стала его женой, а утром он привёз её к своей матери. На следующий день они венчались в небольшой церквушке и три дня не разлучались ни на час. Потом он уехал, обещав вернуться через два дня, так как нужно было срочно решить какие-то дела, но не вернулся. Короткое письмо, наспех написанное им в поезде, опущенное в почтовый ящик на одной из маленьких станций, шло очень долго. В нём он объяснил, что отпуск был прерван в связи с тем, что ему просто необходимо было быть на фронте, он служил под командованием Брусилова. И в комендатуре, куда он зашёл, получил срочное предписание явиться на службу. Эшелон стоял уже под парами на станции, ему невозможно было приехать даже попрощаться, за что он просил прощения. Шла война, жестокая и беспощадная, унося жизни и калеча судьбы людей. А в ней, в Катерине, зародилась жизнь, и эту жизнь не интересовало то, что происходит вокруг, она пришла и заявила о себе. Летели недели, месяцы, письма перестали приходить в ноябре семнадцатого, когда в стране началась неразбериха. Катерина ничего не понимала в политике и не сразу поняла, что такое революция, просто для неё это выразилось в том, что пожилой добрый почтальон перестал носить письма и вообще куда-то делся. Куда-то делась и полиция. В городе стало неспокойно, она не раз слышала стрельбу. По улицам ходили вооружённые люди с суровыми лицами, она видела, как схватили офицера и прямо на площади перед базаром расстреляли. Что происходит? Она не в силах была понять и разобраться в этом. Её тётка спешно собирала всё ценное и готовилась к отъезду. В Харбине у неё жили друзья, которые в письме пригласили их переждать, пока в стране не наведут порядок. Как ни уговаривала тётка, Катерина ехать отказалась. Причина была одна: она ждала Павлова, который передал весточку, что скоро будет. Мать Павлова, Глафира Андреевна, простая и аккуратная женщина, после смерти мужа, погибшего ещё в Русско-японскую войну при обороне Порт-Артура, жила скромно в большом доме на пенсию, назначенную царским правительством. Когда пенсию платить перестали, продавала вещи и ценности. Катерина ждала. Ждала, баюкая крошку, которая ещё не видела своего отца, ждала долгими холодными ночами и чувствовала, что он жив и он придёт. Так и случилось, он был жив, но приехать не мог. Весть о том, что Павлов жив и лежит в госпитале в Смоленске, дошла вместе с весёлым прапорщиком, заглянувшим к ним в дом. Никого не слушая, оставив малышку Глафире Андреевне, она собралась в дорогу. Это случилось в начале восемнадцатого года. Если бы Катерина могла представить, что больше не увидит свою дочку! Но тогда ей и мысль такая не могла прийти в голову. Она ехала к раненому мужу, проведать, помочь, забрать домой, она знала, что ей нужно ехать к нему. То, что случилось потом, толком не помнит и сейчас. Она села в один из эшелонов, шедших на запад, и всё смешалось в её судьбе и голове. Отрывочно помнит, как в переполненный вагон где-то за Томском ворвались вооружённые люди и она, как и многие, осталась без денег и документов. Более того, в Екатеринбурге её просто выкинули из вагона, экспроприированного на нужды революции.