Вангол - Владимир Прасолов

Увидев лежащего начальника лагеря, Фрол остановился как вкопанный. Татарин, шедший следом, ткнулся в его спину и, не разобравшись, выматерился, охая и ахая, хватаясь за ногу. Фрол бросил чемодан и, опустившись на колени, пальцами притронулся к щеке Битца.

— Эй, начальник, ты живой? Очнись.

Битц медленно открыл глаза и как будто долго не мог сообразить, кого он видит.

— А, это вы, слава богу.

— Где Москва, чё случилось?

— Там, — как бы превозмогая боль, прошептал Битц.

— Где там? Чё с ним? Говори, сучара! — заорал Татарин.

— Тихо, там облава, туда нельзя, собаки. Москва назвал место встречи, если вас увижу… — Битц закатил глаза и как бы потерял сознание.

В это время вдалеке опять послышался лай собак. Фрол и Татарин медленно опустились и легли на землю, прислушиваясь и озираясь по сторонам.

— Точно облава, — прошептал Татарин. — Овчарки лагерные, родные до боли голоса.

— Слышь, начальник, очнись, чё с тобой?

Битц открыл глаза.

— Наверное, сердце прихватило. Немного полежу, и пойдём.

— Некогда лежать, рвать надо, — зашептал Татарин.

— Утихни, — пробурчал Фрол. — Твоё торопило уже подвело в Городке под монастырь, чуть ушли. Пусть начальник полежит, помозговать надо. Где Москва встречу наметил?

— Завтра вечером у старой мельницы под деревней Дубки, — ответил Битц.

— Где это? — спросил озадаченно Фрол.

В его мозгу ворочалась мысль, что за Дубки, Москва вроде на всякий случай про Ольшаны говорил, там братва хазу держит. Вдали вновь послышался лай собак, и это отвлекло Фрола.

— Я это место знаю, километров пятнадцать отсюда, — сказал Битц, поднимаясь с земли. — Всё, пошли. Вроде полегчало.

Как бы впервые увидев чемодан, брошенный Фролом, Битц молча подошёл и склонился над ним. Что-то сделав с замками, он открыл их и откинул крышку. В чемодане лежали два комплекта неновой военной формы и небольшой, но туго набитый кожаный портфель чёрного цвета. Битц вытащил гимнастёрку и галифе, приготовленные им когда-то для Макушева, и кинул Фролу.

— Надень, тебе впору должно быть. А это тебе, думаю, подойдёт.

И Татарин получил гимнастёрку и галифе.

— Вот пилотки, ремни. Переодевайтесь быстро, а я займусь документами.

Воры, переглянувшись между собой, стали снимать с себя одежду. Битц тем временем открыл портфель, нащупал лежавший сбоку револьвер, оставшийся у него ещё со времён Гражданской войны, и осторожно взвёл курок.

Мария с детьми на перроне сразу очутилась в объятиях Макушева. Владимир какое-то время просто не мог увидеть её лица. Но когда Макушев освободил её из своих лапищ и вручил розы, Владимир увидел лицо Марии и просто остолбенел от неожиданности. Он предполагал, что она, как утверждал Степан, похожа на мать, но не до такой же степени. Когда он обрёл дар речи, Степан уже представил его как своего друга. Взяв сыновей на руки, они медленно стали продвигаться к вокзалу. Мария несколько раз спросила Степана, почему он их так срочно вызвал. Степан только улыбался в ответ и отшучивался. Владимир, сразу взявший два небольших чемодана с вещами, шёл впереди, прокладывая дорогу в толпе, то и дело оборачиваясь и вглядываясь в лицо сестры, в чём он уже ни секунды не сомневался.

Накануне Макушев звонил полковнику Медведенко, и тот сказал ему, что доставленный им Волохов постановлением Особого совещания освобождён со снятием судимости и сегодня будет выпущен на свободу, так что Макушев должен вернуться в своё подразделение для дальнейшего несения службы.

— Волохов, с вещами на выход, — проорали в открытую кормушку камерной двери, и, загремев запорами, дверь открылась.

Иван, кивнув сокамерникам, подхватив тощий вещмешок, вышел в коридор, где встал лицом к стене, пока конвоир закрывал дверь. Наконец конвоир справился с замком и скомандовал:

— Вперёд.

Волохов шёл по длинным и узким тюремным коридорам мимо камер, шумящих на разные голоса, мимо этих угрюмых стен, разделяющих людей на вольных и зэка. Он ещё не знал, что через несколько минут он получит справку об освобождении и за его спиной закроются двери тюрьмы. Шёл за конвоиром и вспоминал эти несколько дней, проведённые здесь.

Когда Макушев сдавал его в изоляторе Таганки, они обменялись долгим взглядом. Степан как бы говорил ему: «Потерпи ещё немного, друг, всё будет хорошо». Иван не верил и не надеялся на хорошее. Тем не менее на следующее утро его вызвали на допрос, после которого была очная ставка. Каково было удивление Ивана, когда в камеру, где велись допросы, втолкнули человека, в котором он с трудом узнал того самого старшего следователя Гладышева, который издевался над ним в Читинской тюрьме. Его действительно трудно было узнать: заплывшее от побоев лицо и бегающий взгляд обреченного человека — вот что осталось от наглого и циничного, всесильного тогда вершителя судеб.

— Вы узнаёте этого человека? — услышал Волохов вопрос не менее наглого и самодовольного следователя, сидевшего за столом.

— Да, это следователь Гладышев, который вёл моё дело в Чите.

— Скажите, вы собственноручно давали такие показания? — Следователь положил перед Волоховым лист бумаги, исписанный мелким почерком.

Волохов, взглянув на почерк и подпись, ответил:

— Нет. Этого я не писал и не подписывал.

— Прочтите, — приказал следователь.

Волохов стал читать. Не дочитав, прервался, удивлённо глядя на Гладышева, потом посмотрел на следователя и сказал:

— Я не знаю этого человека и никогда не был с ним знаком, поэтому всё, что здесь написано, грубая ложь.

— Гладышев, что вы можете сказать по этому поводу? — с издёвкой спросил следователь сидевшего напротив, понуро опустившего голову Гладышева.

— Я ещё раз объясняю, что мне было дано указание в оперативных целях создать компромат на…

— То есть создать лжекомпромат? — прервал его следователь.

— Да, — ответил, опустив голову, Гладышев.

— Кто дал это указание и в какой форме?

Гладышев поднял глаза, полные слёз. Хотел что-то сказать, но жестом руки следователь остановил его и нажал кнопку звонка. Вошедший конвоир получил приказ увести Волохова.

Волохов с ужасом вспоминал содержание того листа. Он не успел дочитать его до конца, так как фамилия человека, на которого он якобы давал показания, была короткой и страшной — Берия. Волохов всё понял и не жалел Гладышева, но и злорадства никакого не испытывал, сейчас он отчётливо понимал цену человеческой жизни.

Два следующих дня его никто не беспокоил, и вот сегодня — с вещами на выход. Наконец коридоры кончились, уже в просторном за двойными решётками тамбуре полная женщина в форме лейтенанта НКВД подала ему небольшой бланк с печатью.