Моя сестра - Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай - Вера Желиховская

Передо мной восстал, как оказалось, хорошо известный весьма многим в России образ искательницы приключений, прошедшей через все, через что может только пройти женщина. Все ее поразительные приключения могли бы забыться. Но ведь вот она становится во главе религиозного движения и объявляет себя даже не кающейся Магдалиной, а «чистой, непорочной весталкой». Ввиду таких заявлений, придуманных ради привлечения и увлечения доверчивых людей, обстоятельства менялись…

Вдруг получаю от 9 декабря (по новому стилю) из Вюрцбурга французское письмо, написанное совершенно незнакомым мне почерком. Гляжу на подпись: Примите уверения, мсье, в выражении моего глубочайшего уважения. Вахтмейстер. Вспоминаю, что Блаватская говорила мне как-то вскользь о какой-то датчанке, графине Вахтмейстер. Читаю и удивляюсь: эта незнакомая мне дама, соболезнуя моему нездоровью, происходящему от неправильного кровообращения, о чем она слышала от госпожи Блаватской, желает меня вылечить.

Затем эта добрая дама входила во все подробности и рекомендовала мне, находящемуся в Петербурге, тотчас же приобрести таинственные капли, продающиеся только в Лондоне, и употреблять их таким-то и таким-то образом, а через неделю написать ей о результате. «Et alors nous verrons» [А тогда мы увидим – фр.], – говорила она.

Но дело, само собой разумеется, было не в каплях, а в следующей приписке:

«…Мадам (Блаватская) надеется скоро получить о вас известия и что вы ответите на ее письма; если желаете доставить ей удовольствие, пришлите ей старые марки, которые она собирает для своей тетки; дело тут в количестве, а не в качестве».

Вот к какой маленькой хитрости прибегла Елена Петровна. Она подвигла свою новую приятельницу написать это письмо, рассчитывая, что незнакомой мне даме, которая желает вылечить меня от болезней, я уж непременно отвечу. Но это было шито до того белыми нитками, что я совершил огромную невежливость и оставил любезное послание гр. Вахтмейстер без ответа. Мне не пришлось раскаиваться в своей невежливости, так как дальнейшие сведения об этой даме оправдывают мой образ действий.

Прошло еще около двух месяцев. Я за это время пополнил мой багаж достоверными сведениями о Блаватской и сообщил о результате моих расследований мистеру Майерсу и Шарлю Ришэ. Затем я вернулся в Париж, где застал m-me де Морсье совсем больную и расстроенную скандальным делом Могини.

Теперь она была достаточно подготовлена, и я рассказал ей все о моем пребывании в Вюрцбурге и о сведениях, полученных мною в Петербурге.

– Это лишь подтверждает то, что мне, к несчастью, уже самой известно, – сказала она и в свою очередь сообщила мне парижские новости и показала письма к ней Блаватской, в которых наша «madame» не стеснялась и выказала себя с самой отталкивающей стороны.

Через несколько дней я, к величайшему моему изумлению, получил от Блаватской новое послание на многих страницах. Она как ни в чем не бывало рассказывала мне по-своему, отвратительно и цинично, инцидент Могини. Но теперь милый чела был у нее уже не негодяем, а невинной жертвой ужасной девицы, которая хотела обольстить его. Затем она, тоже по-своему, передавала мне содержание отчета Годжсона, только что опубликованного Лондонским обществом для психических исследований, и, конечно, находила, что этот отчет ничего не стоит и что Годжсон ничего не доказал…

Она ни слова не говорила о письме ко мне гр. Вахтмейстер, оставшемся без ответа, но писала об этой даме следующее:

«Вот графиня Вахтмейстер, и она видала “хозяина” и не раз, в эти два года несколько десятков раз. А здесь видит ежедневно, как это вам засвидетельствует ее собственноручное письмо, которое будет напечатано. И она знала “хозяина” прежде, нежели познакомилась со мной и сделалась “теософкой”».

Г-жа Желиховская в статье своей («Русское обозрение», 1891, декабрь, с. 587) тоже особенно рекомендует гр. Вахтмейстер вниманию русских читателей и сообщает о ней такие сведения: «…Она отдала всю жизнь свою и все состояние делу теософии, была неразлучна с Е. П. Блаватской и постоянно и ныне работает в лондонской конторе теософического общества в Сити (7 Duke street), заведуя ею».

Затем г-жа Желиховская приводит выдержки из дружеских к ней писем гр. Вахтмейстер относительно святости Елены Петровны и особенно указывает на графиню как на самого достоверного свидетеля всех чудес, сотворенных Блаватской.

Решительно не знаю, насколько верны приведенные выше сведения о прошлом гр. Вахтмейстер, но если они верны, то приходится сожалеть, что эта дама так прекрасно начала свою жизнь и так плохо ее кончает. А затем является сам собою естественный и законный вопрос, кто же она такая? Несчастная ли жертва Блаватской и теософического общества, отдавшая ему не только свое состояние, но и свой рассудок, или женщина, сознательно погубившая свою душу, сделавшись сообщницей Блаватской и лжесвидетельницей не только ее обманных феноменов, но и ежедневных появлений «хозяина», когда не было даже адиарских «кисейных» приспособлений? Если она, по заявлению г-жи Желиховской, управляет ныне столь разросшимися делами лондонской конторы теософического общества, то довольно затруднительно признать ее невменяемость. А потому, значит… но вернемся к делу.

XVIII

Прочтя письмо Елены Петровны, я ответил ей, прося оставить меня в покое, сидеть смирно и не лезть в петлю. Я повторял также совет, данный ей мною при нашем прощании в Вюрцбурге. На это я получил от нее такой документ, из которого она выяснялась вся целиком и перед которым бледнели даже ее вюрцбургские признания. Она озаглавила его «Моя исповедь» – и вот что я прочел в этом послании:

«Я решилась (два раза подчеркнуто). Представлялась ли когда вашему писательскому воображению следующая картина: живет в лесу кабан – невзрачное, но и никому не вредящее животное, пока его оставляют в покое в его лесу с дружелюбными ему другими зверями. Кабан этот никогда отродясь никому не делал зла, а только хрюкал себе, поедая собственные ему принадлежащие корни в оберегаемом им лесу. Напускают на него ни с того, ни с сего стаю свирепых собак; выгоняют из леса, угрожают поджечь родной лес и оставить самого скитальцем, без крова, которого всякий может убить. От этих собак он пока, хотя и не трус по природе, убегает, старается избежать их ради леса, чтобы его не выжгли. Но вдруг один за другим присоединяются к собакам дотоле дружелюбные ему звери; и они начинают гнаться за ним, аукать, стараясь укусить и поймать, чтобы совсем доконать. Выбившись из сил, кабан, видя, что его лес уже подожгли и не спастись ни ему самому, ни чаще, что остается кабану делать? А вот что: остановиться, повернуть лицом к бешеной стае собак и зверей и показать себя всего (два раза подчеркнуто), как он есть, т. е. лицом товар, а затем напасть, в свою очередь, на врагов и убить стольких из них, насколько сил хватит, пока не упадет он мертвый и тогда уже действительно бессильный.

Слева направо: Субба Роу, Баваджи, Елена Блаватская. 1880-е гг.