Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

Однажды Муравьев разозлился на нерасторопность своей секретарши и пригрозил отдать ее «на изнасилование солдатам»[691]. Таким же наказанием он пригрозил телеграфистке, что передала в Киев сообщение о приходе большевиков.

В смутное время революции жизнь военачальника часто зависела от личной охраны, и уж на своих телохранителей Муравьев не скупился. Его личную охрану составляли матросы и красногвардейцы, точнее, как выразился Ефим Исаакович Лапидус, «сливки красногвардейцев, которым место по-настоящему на виселице или по меньшей мере в тюрьме. Все его чины были настоящими разбойниками»[692].

Муравьев передвигался в специальном поезде из пятнадцати вагонов, где между прочими были вагон-салон и вагон-ресторан – роскошь, о которой уже забыли командующие. Зато в бою Муравьев подавал пример солдатам. Лично садился за пулемет, под артиллерийским огнем поднимал в атаку цепь бойцов, как это было при штурме Киева. «Его сухая фигура, с коротко остриженными седеющими волосами, с быстрым взглядом, – мне вспоминается всегда в движении, сопровождавшемся звяканьем шпор, – писал Антонов-Овсеенко. – Его горячий взволнованный голос звучал приподнятыми верхними тонами. Выражался он высоким штилем, и это не было в нем напускным. Муравьев жил всегда в чаду и действовал всегда самозабвенно. Своим пафосом он напоминал Дон Кихота…»[693]

Вероятно, Михаил Муравьев не был выдающимся стратегом. Его действия часто были рассчитаны лишь на удачу, на эффект внезапности. Киев он будет штурмовать, не имея никаких разведданных – разведку в своей армии он так и не наладит. Но сила Муравьева была в другом. Бесстрашный, честолюбивый, энергичный и предприимчивый, он сумел превратить почти небоеспособную массу в армию. Для зимы 1917–1918 года это было настоящим подвигом, на какой оказались не способны прославленные русские генералы, герои мировой войны.

Трудно сказать, как правильно называть войско Муравьева. Рабоче-крестьянской Красной армии еще не было даже на бумаге. Формально существовала старая Русская армия, хотя воинские звания уже были отменены. В документах Муравьева иногда называют «бывшим подполковником», иногда просто «подполковником», иногда, по ошибке, «полковником». Себя он гордо именовал «главнокомандующим» или просто «командующим армиями».

В ходе наступления на Киев Муравьев соединил свои войска в два отряда, которые получили пафосное название «революционных армий». Первую армию возглавлял капитан Павел Егоров, кадровый русский офицер. Он привел на Украину одну из самых боеспособных частей – московских красногвардейцев. Кроме них в рядах 1-й революционной сражались отряды красногвардейцев из Петрограда, Твери, Брянска, Харькова, с Донбасса. Отрядом красногвардейцев из Макеевки командовал большевик Дмитрий Жлоба[694], будущий герой Гражданской войны, командир Стальной дивизии, соратник Ворошилова и Буденного. Вот как выглядели красногвардейцы Донбасса в самом начале украинской кампании: «Их было 500–600 человек, большей частью пожилых рабочих. В шахтерской рваной одежде, в изорванных лаптях, совершенно черные от угольной пыли, с изнуренными лицами стояли на морозе пролетарии Донбасса. Сгорбившись от холода, засунув руки в рукава, они крепко прижимали к груди винтовки, готовясь к бою с врагом»[695].

Иначе выглядели московские и петроградские красногвардейцы. Их происхождение и возраст были хорошо изучены еще советскими историками. Состав «экспедиционных» отрядов красной гвардии заметно отличался от состава участников октябрьского переворота и октябрьских боев в Москве. На украинский и калединский фронты отправилась почти исключительно рабочая молодежь. Так, из 710 красногвардейцев Выборгского, Василеостровского и Петроградского районов Петрограда только три человека были старше сорока лет, подавляющее же большинство (62,4 %) – молодые рабочие до двадцати трех лет, пришедшие на заводы во время мировой войны[696]. Среди них 38–40 % были членами партии большевиков. Передо мной фотография: красногвардейцы Петрограда накануне отправки на фронт, середина декабря 1917 года. Небольшой отряд. Все вооружены винтовками, у некоторых есть и шашки, револьверы, многие перепоясаны пулеметными лентами. Одеты добротно: шинели, зимние шапки, папахи. Почти все лица очень молодые. Два усатых красногвардейца постарше (лет тридцати) позируют рядом с пулеметом: «Несмотря на молодость участников красногвардейских экспедиций, члены их отличались высокой классовой сознательностью и организованностью»[697], – писал советский историк Виталий Иванович Старцев.

Муравьев именно эту армию, три тысячи бойцов, считал своей главной ударной силой. Красногвардейцев он ставил гораздо выше солдат регулярной армии, хотя далеко не все они имели боевой опыт. Но зато это были стойкие, нередко идейные люди, которые искренне шли воевать «за власть Советов». Командующий заботился о них. Уже в конце января красногвардейцы будут одеты в новенькие шинели с военных складов. «Первая армия обута, одета и восхваляется Муравьовым, вторая наоборот», – утверждала секретарь ревкома 1-й армии Люсиль Цвангер[698].

2-й революционной армией командовал поручик Рейнгольд Берзин (из латышских стрелков). Она состояла из полков старой Русской армии – 60-го Сибирского, 11-го Сибирского, 12-го Туркестанского, 436-го Новоладожского, 268-го Пошехонского, отряда матросов-балтийцев мичмана Яковлева, Минского революционного отряда прапорщика Афанасия Ремнёва[699], который командовал авангардом этой армии.

Вторая армия была лучше вооружена, солдаты имели боевой опыт, но дисциплина там была куда хуже красногвардейской. «Я страшно измучился с тех пор, как ко мне присоединилась регулярная армия Берзина, – сообщал Муравьев Антонову-Овсеенко. – Начиная с командующего армией и кончая солдатом – полная распущенность»[700]. Командиры просто боялись своих солдат[701]. Всеми делами заправляли полковые комитеты. В армии командиров уже давно выбирали, но Муравьев решил и с этим покончить: «Вот вам начальник, слушайтесь его»[702], – велел он солдатам, опешившим от столь «старорежимного» приказа. «Диктатура пролетариата во мне»[703], – заявлял Муравьев, пытаясь поставить идею единоначалия на прочную большевистскую основу.