Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

Морально-психологическое состояние войск было хуже некуда. Приказы командиров не только обсуждали, но часто не выполняли или обжаловали через военные комитеты. Повальное пьянство стало явлением обыденным.

Минский отряд Рейнгольда Берзина вышел из Гомеля и начал наступать на Черниговщину. На станции Дочь им дали отпор украинский бронепоезд и две роты юнкеров. В авангарде у Берзина были матросы. Они еще не научились воевать на суше и к тому же были сильно пьяны, а потому шли на пулеметы в полный рост[674]. Разумеется, матросы понесли большие потери и были разбиты.

В армии Муравьева было немало анархистов. Длинноволосые (была у них такая мода), причудливо одетые в конфискованные у буржуев наряды, они наводили ужас не столько на врагов, сколько на мирных жителей. Анархисты Донбасса создали собственную боевую часть. Она называлась очень грозно: боевой отряд Донской федерации «Мертвая голова»[675]. Сам Муравьев признавал, что среди ее бойцов было человек пять идейных, «а все остальные – попросту уголовный элемент»[676]. Эта «Мертвая голова» обложила население украинского городка Яготин (на Черниговщине) особой контрибуцией в 6000 рублей, угрожая истребить «жителей мечом и огнем»[677]. Жители пожаловались Муравьеву, тот контрибуцию отменил. Этим он возмутил анархистов. «Какое право вы имели отменить наше распоряжение?» – искренне не понимали они.

Начальником контрразведки у Муравьева был анархист Зелинский[678], начальником одного из санитарных поездов революционной армии – анархист Розенкампф, «отличавшийся большой храбростью: бросал раненых и шел сражаться»[679]. Офицеров заменяли полевые командиры, атаманы, которые часто сами набирали себе солдат. Знаменитая Маруся Никифорова служила в армии Муравьева простым бойцом броневика[680], а к весне 1918-го в ее распоряжении будет уже отряд в 120 штыков.

В Харькове сводный петроградский отряд Ховрина «совершенно разложился на почве реквизиций, обысков и арестов»[681]. Железнодорожная станция была «забита солдатами, едущими с фронта самовольно»[682], то есть дезертирами.

Большевики объявили социалистическую Раду «буржуазно-помещичьей», но далеко не все солдаты верили этому откровенному вранью и в бой идти не хотели. Части одна за другой отказывались повиноваться и уходили с фронта. Нередко случалось и так: в нужный момент паровоз или броневик почему-то ломался, выходил из строя. Машинист или водитель только разводили руками.

В такой обстановке Муравьев показал себя выдающимся командиром. Он просто и эффективно использовал старый добрый принцип кнута и пряника. Когда очередной раз остановился паровоз, командующий приказал: «Если через 15 минут паровоз не будет отправлен – расстреляю»[683]. И паровоз починили. Когда у Муравьева испортился автомобиль, шоферу он тоже пригрозил расстрелом[684].

За неисполнение приказа – расстрел. Таково было правило Муравьева. Ответственность была индивидуальной и коллективной. Однажды 8-я рота 11-го Сибирского стрелкового полка отказалась идти в бой и перестала подчиняться приказам командующего. Солдаты заявили, что будут слушаться только командира полка или комиссара. Муравьев им ответил так: «Я сейчас же вышлю броневик с матросами и красногвардейцами и расстреляю вас до одного человека»[685]. И солдаты пошли в бой.

О субординации позабыли еще весной 1917-го. Рядовые не отдавали честь, курили в строю. Штатские тоже перестали относиться к начальству с почтением. Как-то на станции Гребенка некий железнодорожник похлопал Муравьева по плечу. Тот не стерпел фамильярности: «Скажите ему, что если он еще раз осмелится положить руку на плечо главнокомандующего, то будет убит»[686]. Муравьев вообще был щедр на приказы о расстрелах, а его действия отличались не только жестокостью, но даже какой-то истеричностью. Однажды он крикнул Виталию Примакову: «Как ты смеешь мне возражать?!» Примаков в царской армии не служил, что такое субординация – еще не усвоил, а потому ответил командиру спокойно и дерзко: «Потише, Муравйов». Тогда Михаил Артемьевич одной рукой схватил Примакова за горло, другой начал доставать браунинг. От верной гибели Примакова спас капитан Павел Егоров. Он просто оттащил Муравьева от Примакова. Командующий в ярости кричал: «Арестовать его, отвести в арестантский вагон». Примакова обезоружили и повели к вагону. Но тут Муравьев опомнился и велел Примакову вернуться. Извинился, отдал ему оружие и расцеловал. Примаков не без оснований решил, что имеет дело с человеком неуравновешенным, чрезвычайно нервным и попросту ненормальным[687]. Впрочем, именно Муравьев первым вольно или невольно ввел в армии манеру нарочито грубого, хамского, жестокого обращения с подчиненными, которую будут перенимать у него другие красные командиры. Так, Дмитрий Жлоба, уже став комдивом, мог выпороть плеткой даже командира полка[688].

«Вообще у Муравьева были планы Нерона»[689], – говорил на следствии большевик Сергей Моисеев. Не совсем понятно, что именно имел в виду товарищ Моисеев. Муравьев все же не поджигал Киева, не участвовал ни в состязаниях, ни в публичных оргиях. И все-таки нельзя не отметить: Муравьева, как и многих удачливых военачальников времен Гражданской войны, сравнивали с Наполеоном. Но вот сравнения с Нероном удостоился, кажется, он один[690].