Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

Михневич был, по всей видимости, неординарным человеком. В свободное от службы время он писал, даже печатался в журналах. Среди сочинений Михневича – пьеса «Архангельский мужик» (о жизни Михаила Ломоносова), биографическая трилогия «Жизнь и смерть Пушкина», историческая хроника «Основание Петербурга» и, конечно же, стихи. Их он, правда, издавал под псевдонимом А.Тамбовский. Названия его поэтических сборников довольно однотипны: «Море любви», «Безграничное море любви», «Проклятие любви». «Его книги смущают меня в окнах книжных магазинов, а рецензий об них я не встречал вовсе»[667], – писал о Тамбовском-Михневиче Валерий Брюсов.

Интересно, что, сочинитель стихов о любви, полковник (позднее дослужится до генерал-лейтенанта) не был женат, а почти вся его служба прошла в закрытых военных учебных заведениях (офицер-воспитатель кадетского корпуса, инспектор классов и т. д.) или в системе управления ими. Где такой человек мог познакомиться с бывшим пастухом, сказать не берусь. За услугу в каком-то «весьма деликатном деле» Михневич пристроил Муравьева в Первый Санкт-Петербургский кадетский корпус. Тот самый кадетский корпус, что был основан еще при Анне Иоанновне, где учился Суворов, а позднее – многие герои 1812 года.

После корпуса Муравьев окончил юнкерское училище и считался весьма перспективным офицером. Однажды он участвовал в больших маневрах. Поручик Муравьев был в Южной армии великого князя Сергея Александровича. Ей противостояла Северная армия военного министра генерала от инфантерии Алексея Николаевича Куропаткина. Армия Куропаткина учебную войну проиграла, причем сам командующий попал в плен. И взял его в плен как раз Михаил Муравьев. Так его имя впервые сделалось известным в армии.

В молодости Муравьев был замечательным танцором, «дамским сердцеедом» и дуэлянтом[668]; последнее его едва не погубило. На дуэли он убил человека, но отделался всего лишь полутора месяцами гауптвахты. С началом Русско-японской войны молодой и честолюбивый офицер отправился в действующую армию. На войне получил свои первые награды (ордена Св. Анны и Св. Владимира) и был тяжело ранен в голову. Ранение это сказалось на его дальнейшей судьбе, на его характере. Очевидно, Муравьев и от природы был человеком жестоким, агрессивным, что в порядке вещей для военного. Но после ранения Муравьева годами мучили сильнейшие головные боли, по ночам снились кошмары. Все это так или иначе влияло на его психику, на его поведение. Тем не менее после Русско-японской войны служба у него шла своим чередом. Муравьев преподавал фехтование и гимнастику в Казанском пехотном училище, женился, орденами его не обходили.

С первых недель мировой войны Муравьев был на фронте, но опять получил тяжелое ранение. Его лечили в Царскосельском госпитале, где медсестрами были сама императрица и великие княжны. Там капитан Муравьев потребовал водки, ему отказали: сухой закон. И капитан устроил скандал: «За них кровь проливаешь, а им чарки водки налить жалко!»

С тех пор карьера Муравьева пошла под гору. На фронт его больше не посылали. Отправили служить во 2-ю Одесскую пехотную школу прапорщиков. Но учить юнкеров Муравьев не хотел и вскоре перессорился с начальством и с коллегами. Его переводили с места на место: то в столичный Петроград, то в уездный Кременчуг, – Муравьев же, честолюбивый, энергичный, несомненно пассионарный человек, мечтал о другой жизни.

Февральская революция дала шанс переменить судьбу, вернуть ускользнувшую удачу. Муравьев одним из первых предлагает организовать добровольческие ударные батальоны («батальоны смерти»), чтобы укрепить разлагавшуюся армию. К идее отнеслись с интересом и Брусилов, и сменивший его Корнилов. Батальоны формировались и погибали под германским огнем, Муравьев получил звание подполковника. Но он мечтал о большем, а большего не давали. Обиженный на Временное правительство и лично на Керенского, Муравьев предложил свои услуги большевикам.

Сам Муравьев большевиком не был, он называл себя эсером. Однако доподлинно не известно, был ли он на самом деле членом этой партии. Муравьев, по свидетельству Люсиль Цвангер, называл эсеров «просто “дрянью”»[669].

Наталья Лисовская, член политотдела 1-й Революционной армии, приехала в Москву, к знаменитой Марии Спиридоновой. Спиридонова дала Лисовской две справки («удостоверения»), что Муравьев не член ЦК партии левых эсеров и не числится в Петроградском отделении партии. Состоял ли Муравьев в каком-то другом отделении партии, так и не выяснено, да и саму справку у Натальи Лисовской украли в московском трамвае[670].

Атаман Григорий Семенов вспоминал, как летом 1917 года Муравьев говорил ему: «Подождем лучше, пока большевики повесят все Временное правительство, а мы с вами потом вешать будем большевиков»[671]. Так что большевики имели все основания Муравьеву не доверять. Но когда войска генерала Краснова возьмут Гатчину и будут угрожать Петрограду, Ленин назначит Муравьева командующим Петроградским гарнизоном и военным округом. Результат превзошел все ожидания. Муравьев привел в боевую готовность разложившийся и, казалось, уже ни на что полезное не способный гарнизон: «…ему удалось заставить офицеров работать, восстановить аппарат окружного штаба и пустить его в ход»[672], – вспоминал Антонов-Овсеенко.

Офицеры выполняли приказы командующего, солдаты начали исполнять приказы офицеров, чего уже давно не случалось. Петроград отстояли, но к Муравьеву большевики все равно относились с подозрением. Люди образованные, они помнили о Бонапарте. Вскоре Муравьева сняли с должности, но служба для него нашлась тотчас. Антонов-Овсеенко, назначенный командовать Южным фронтом, сказал Ленину, что хочет взять Муравьева начальником штаба. Ильич явно не был доволен: «Берете на Вашу ответственность»[673].

Лучшего полководца у большевиков в то время не было и быть не могло. Старые генералы и офицеры предпочитали сидеть по домам, самые обнищавшие уже торговали на базарах, выменивали штаны с лампасами на крупчатку и керосин. Выходить к солдатам они просто боялись. Никто не хотел оказаться на месте адмирала Непенина, убитого выстрелом в спину в самом начале революции, или генерала Духонина, которого совсем недавно всё те же революционные матросы закололи штыками.