Легенда о Побратиме Смерти - Дэвид Геммел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну что, догадался теперь? — спросил Дух шамана.
— Да! — Зибен взял парящие в воздухе медальоны и прижал их к двум буквам «и» в слове «Ошикай». Оба лон-циа исчезли, а из гроба ударил лиловый свет. Зибен заглянул туда. В пустых глазницах Ошикая сияли два драгоценных камня. Поэт вынул их — они были величиной с яйцо ласточки.
— Не говори никому, что они у тебя, — предостерег Шаошад, — даже Друссу. Он великий человек, но хитрить не умеет. Если надиры узнают о камнях, они убьют тебя; старайся пользоваться ими не очень явно. Раненых зашивай и перевязывай, как прежде, а после сосредоточивайся на их исцелении. Камней при этом доставать не нужно — если они будут спрятаны на тебе, их сила и без того скажется.
— Но откуда мне знать, как лечить то или другое?
— Тебе и не нужно знать, — улыбнулся Шаошад. — В этом и состоит прелесть магии, поэт. Просто возложи руки на рану и представь, что она затягивается. Стоит сделать это один раз, и ты все поймешь.
— Спасибо тебе, Шаошад.
— Это я говорю тебе спасибо, поэт. Пользуйся ими с умом — и верни крышку на место.
Зибен снова налег на камень и при этом посмотрел вниз. Лон-циа сверкнул среди костей Ошикая и вдруг пропал. Зибен задвинул крышку и сказал Шаошаду:
— Лон-циа вернулся к нему.
— Так и должно быть. Теперь медальон снова невидим, и никто не тронет его. А другой вернулся к останкам Шуль-сен.
Образ шамана начал меркнуть.
— Сможем ли мы одержать здесь победу? — спросил Зибен.
— И победа, и поражение всецело зависят от того, за что вы сражаетесь. Вы все можете погибнуть и все-таки победить — или же остаться в живых и потерпеть поражение. Прощай, поэт.
Дух исчез. Зибен вздрогнул и сунул руку в карман, сжав камни пальцами.
Вернувшись в лазарет, он молча прошел между рядами раненых. В дальнем углу кто-то стонал. Зибен опустился на колени у его одеяла. На стене ярко горел фонарь, и Зибен хорошо видел изможденное лицо раненого. Воин получил колющий удар в живот, и Зибен, хоть и зашил рану снаружи, внутреннего кровотечения не остановил. Глаза раненого лихорадочно блестели. Зибен осторожно положил руку на бинты, закрыл глаза и сосредоточился. Поначалу ничего не происходило — но потом в голове у негр возникла яркая картина, и он увидел разорванные мышцы, рассеченные внутренности и сгустки крови. В один миг поэт проникся знанием о каждом мускуле, фибре и кровеносном сосуде, об источниках боли и неудобства. Он точно плавал внутри раны. Кровь текла из рваной дыры в сокращающемся пурпурном цилиндре... но под взглядом Зибена дыра стала затягиваться. Он заживил еще несколько разрезов и выплыл из раны, сращивая ткани по пути. У внешних швов он остановился. Пусть раненый почувствует их, когда очнется. Если заживлять все раны без следа, тайна камней скоро выйдет наружу.
— Долго же я умираю, — моргнув, сказал воин.
— Ты не умрешь. Рана твоя заживает, а ты парень крепкий.
— У меня все кишки продырявлены.
— Поспи. К утру тебе станет лучше.
— Ты правду говоришь?
— Да. Рана не так глубока, как ты думаешь. Она уже заживает. Спи. — Зибен коснулся его лба, и воин сразу закрыл глаза и погрузился в сон.
Зибен стал обходить раненых одного за другим. Почти все они спали. С теми, кто бодрствовал, он тихо разговаривал, делая при этом свое дело. Под конец он подошел к Нуангу. Оказавшись внутри старика, он добрался до сердца и нашел там протершийся, почти прозрачный участок. Нуанг мог умереть в любой миг — его сердце при малейшем напряжении готово было порваться, как мокрая бумага. Зибен сосредоточился на тонком месте, и оно стало утолщаться. Кроме того, он прочистил заросшие, отвердевшие артерии и вернул им гибкость.
Он выбрался наружу и сел. Усталости он не чувствовал — его переполняли восторг и ликование.
Ниоба спала в углу. Зибен положил камни в кошель, спрятал его за бочонком с водой и лег рядом с ней, чувствуя ее тепло. Он укрыл себя и ее одеялом и поцеловал ее в щеку. Она застонала и повернулась к нему, шепча чье-то другое имя. Зибен улыбнулся. Ниоба проснулась и приподнялась на локте.
— Чего ты скалишься, поэт?
— А почему бы нет? Уж очень ночь хороша.
— Хочешь любви?
— Нет, а вот обнять тебя хочу. Придвинься поближе.
— Какой ты теплый, — сказала она, кладя руку ему на грудь.
— Чего ты хочешь от жизни, Ниоба? — шепотом спросил он.
— Чего я могу хотеть, кроме хорошего мужа и крепких детей?
— Ну а все-таки?
— Ковров хочу, — подумав, сказала она. — И железное ведерко для углей. У моего дяди было такое — оно хорошо грело юрту в холодные ночи.
— Ну а кольца, браслеты, золото и серебро?
— И это тоже. Ты мне все это дашь?
— Пожалуй. — Он снова поцеловал ее в щеку. — Странно и удивительно, но я влюбился в тебя. Хочу, чтобы ты была со мной. Я увезу тебя в свою страну, куплю тебе железное ведро для углей и целую кучу колец.
— А дети у нас будут?
— Хоть двадцать, если захочешь.
— Я хочу семь.
— Семь так семь.
— Если ты смеешься надо мной, поэт, я вырежу сердце у тебя из груди.
— И не думаю, Ниоба. Ты самое большое сокровище, которое у меня когда-либо было.
Она оглядела лазарет и сказала:
— Все спят.
— Да.
— Некоторые наверное, уже умерли.
— Не думаю. Я даже знаю, что все они живы, — как знаю и то, что они проспят еще несколько часов. Ты мне, помнится, кое-что предлагала...
— Теперь ты хочешь любви?
— Да. Впервые в жизни, пожалуй.
Старший сержант Джомил зажал толстыми пальцами рану на щеке, стараясь остановить кровь. Пот обжег больное место, и Джомил выругался.
— Прежде ты быстрее поворачивался, — сказал ему Премиан.
— Этот ублюдок чуть глаза меня не лишил... капитан.
Тела надиров вытаскивали из-за скал и складывали поодаль от пруда. Четырнадцать убитых готиров завернули в плащи. Шестерых уланов приторочили к седлам их коней, пехотинцев похоронили тут же на месте.
— Клянусь кровью Миссаэля, дрались они здорово — верно, капитан? — сказал Джомил.
Премиан кивнул.
— Ими двигала гордость и любовь к своей земле. Нет побуждений более высоких. — Премиан сам вел людей в атаку вверх по склону, пока пехота штурмовала скалы. Превосходящая численность решила дело, но надиры сражались на славу. — Тебе нужно зашить эту рану. Сейчас я этим займусь.