Я возьму твою дочь - Сабина Тислер

– Нет! – засмеялась Яна. – Может быть, так было бы даже намного проще. Нет, все это из-за Жизель. Он не сумел справиться со скорбью, не смог забыть о гибели дочери и был не в состоянии жить там, где все было связано с ней. Да и я сама, видимо, каждый день напоминала ему о ней. И однажды он ушел. Скорее, сбежал.

Постепенно Хинц начал понимать ситуацию. У человека, который мог не задумываясь отказаться от такой прекрасной женщины, от карьеры, от этого роскошного дома и вообще от жизни, о которой большинство людей могли только мечтать, ради того, чтобы начать жизнь сначала в какой-то жалкой лачуге под тремя оливковыми деревьями, не могло быть все в порядке с головой. Видимо, он так сильно любил дочь, что после ее смерти сошел сума.

Ему необходимо найти Йонатана Йессена! Это он понял, как только покинул дом Яны. Единственной вещью, что он взял у нее, была фотография Йонатана десятилетней давности. Особой ценности она не представляла: возможно, за это время он изменился так, что его невозможно будет узнать. Однако это было хоть какое-то, но начало.

У Петера Хинца не было ничего, кроме очень слабой надежды, что когда-нибудь ему удастся разыскать Йонатана.

Наверное, бывают люди, которые сдаются только через много лет. Или вообще никогда не оставляют надежды. Она же была не настолько глупа, чтобы верить в невозможное или посвятить свою жизнь тому, чтобы ждать двадцать четыре часа в сутки.

Ждать, что зазвонит телефон или полиция появится перед дверью и принесет ей облегчение. Ждать, что случится чудо и улыбающаяся пожилая дама из «Красного креста» положит ей на руки грудного ребенка, завернутого в пушистое одеяло. Или что амбициозная, любящая свою работу служащая уголовной полиции укажет на какого-нибудь грудного ребенка, который за это время будет выглядеть уже совершенно иначе, чем Лиза-Мария, которую она родила, и скажет: «Это ваша дочь. Мы нашли ее в доме, предназначенном на снос. Среди бездомных. Один мужчина украл ее для своей сорокашестилетней подруги-наркоманки. Она чувствует себя хорошо, но чего ей больше всего не хватает, так это ванны. Вы рады?»

Нет, настолько наивной она не была. Она потеряла всякую надежду и уже давно ничего не ждала. Она никогда снова не будет держать на руках свою Лизу-Марию.

Когда она проснулась, ей понадобилось десять секунд, чтобы сообразить, что сегодня особенный день. Мучения закончились, осталось только кое-что уладить.

Она встала, провела руками по своим волнистым волосам, надела банный халат и пошла в кухню.

Тобиас стоял у окна. Шел дождь. Не слишком сильный, непродолжительный. Сумрачный, неприветливый день. Тобиас смотрел на улицу, держа в левой руке тост с медом, а в правой – большую пузатую кружку кофе с молоком. Когда он услышал ее шаги, то повернулся и улыбнулся.

– Доброе утро, любимая!

– Доброе утро.

Она неловко улыбнулась, подошла к кофейной машине и налила себе полчашки кофе.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Так, ничего.

– А как ты спала?

– Хорошо.

– Что ты планируешь на сегодня?

– Я еще не знаю.

– Может быть, тебе позвонить в издательство? Чуть-чуть работы было бы неплохо, правда? Я думаю, это бы тебя немного отвлекло.

– Да, ты прав, – сказала она равнодушно. – А ты?

– Я поеду в канцелярию, но к шести обязательно вернусь. Что-нибудь купить на ужин?

Леония покачала головой.

– У нас все есть.

Тобиас молча открыл холодильник. Кроме капли салата, двух помидоров, упаковки нарезанного сыра и банки с маринованными огурцами, которая была открыта, наверное, уже неделю и успела зацвести, в холодильнике ничего не было. Он ничего не сказал. Лучше сделать ей сюрприз и привезти что-то к ужину. Может быть, суши или скампи, которые она так любит.

Тобиас уже отказался от работы в Азии, чтобы быть рядом с Леонией. Он чувствовал, что не следует оставлять ее одну. Но все равно должен был как минимум на пару часов в день уходить в офис.

– Как ты себя чувствуешь? – осторожно спросил он.

– Хорошо. Да, все хорошо. Все отлично.

В субботу Хемминг и Хелла уехали. Хотя они и звонили два-три раза надень, Леония долго оставалась одна. Слишком долго. И Тобиас боялся за нее.

Он сунул остаток тоста в рот, запил его последним глотком кофе, поцеловал ее и ушел.

– Пока, – сказал он, – скоро буду.

– Да, пока.

Ее губы попытались произнести «Я люблю тебя», но она этого не сказала, а он не услышал.

Он ушел, и на ее глазах заблестели слезы. Но она быстро вытерла их рукавом халата и ушла в ванную.

Через полчаса на ней уже были джинсы и пуловер. Она собрала волосы, закрепила их большой заколкой на затылке и принялась за работу. Она никогда не любила наводить порядок и делала это лишь тогда, когда уже некуда было деваться.

Сегодня все было по-другому. Сегодня все должно быть в лучшем виде.

Она пропылесосила и вымыла полы, вытерла пыль с мебели и даже с книг, чего еще не делала с момента вселения в этот дом в Буххольце, вымыла ванную и кухню, а после все окна, хотя февральский дождь без устали брызгал на стекла. Она застелила постели новым бельем, а использованное засунула в стиральную машину, собрала валявшиеся повсюду газеты и даже смела листья с террасы, хотя в следующие три месяца там, конечно, никто не будет сидеть.

Она сделала все, что могла.

В половине третьего она справилась со всем. Дом был в таком порядке и таким чистым, каким не был уже давно. Напоследок она выпила минеральной воды, сполоснула бокал, вытерла его и поставила снова в шкаф. Потом положила на кухонный стол лист бумаги, на котором было написано «Я люблю тебя». Фраза, которую она так и не произнесла утром.

Этого было достаточно. Больше ей сказать было нечего.

У Тобиаса в этот день было две встречи с клиентами, но он не мог сосредоточиться и слушал в пол-уха. Когда он после этого оказался в своем офисе, то обнаружил, что перепутал дела, которые были очень похожи друг на друга.

Работать не имело смысла. Он не мог сосредоточиться, думал только о Леонии. Спокойствие, которое она излучала сегодня утром, было так нехарактерно для нее, и это нервировало Тобиаса. Он довольно часто читал о том, что человек может смотреть не на другого, а сквозь него. До сих пор у него было лишь приблизительное представление о том, что это такое, но сегодня утром он впервые пережил подобное. У Леонии был такой полностью отсутствующий вид.

В дни, последовавшие за похищением Лизы-Марии, она впадала из одной крайности в другую. Она то плакала, проклиная свою судьбу и больницу, то затихала, натягивала на голову одеяло и не вылезала из-под него несколько часов. Иногда она испытывала состояние эйфории, была исполнена надежд, говорила громким строгим голосом и рвалась действовать. В такие минуты она планировала раздавать листовки, звонила комиссару и узнавала на телевидении, можно ли еще раз передать обращение к населению.