Драконий катарсис. Изъятый - Василий Тарасенко

Поэт? Нокил бессильно обмяк, все так же сидя на камне. Семь сотен лет прожить среди гарпий и только сейчас вспомнить свое имя. Лионель… Он покатал на языке звуки, все больше убеждаясь, что так и есть. Это было именно ЕГО имя. Он пристально всмотрелся в безмятежное лицо спящей. Старшая жена, надо же. А почему тогда не искала? Все-таки море не такое уж большое, и островов в нем не так уж и много. Как она оказалась в море? И почему? Что за страх угнездился в сердце? Нокил… Нет, Лионель встал с камня и растерянно уставился на море. За входом в грот по-прежнему бушевал шторм. Балайба улетела в такую погоду… Но гарпии обожают бури, они парят на грозных ветрах, доказывая своей короткой жизни, что достойны ее. Лионель вздохнул. В голове кружили обрывки воспоминаний. Балы, охота, схватки с синекожими существами… Огры? Действительно, они с Тристанией пару раз влезали в шпионские дела на просторах Армагелоо, где наги бились с ограми и йотунами.

Покрытый коричневой свалянной, засаленной шерстью здоровяк небрежно махнул огромной сучковатой дубиной, с глухим звуком вышвыривая из боя раненого нага. Лионель стремительно обогнул живую скалу, легко запрыгнул йотуну на спину и отточенным движением вонзил кинжал с коротким широким лезвием в основание шеи великана. Обитатель северных гор обиженно рыкнул и грохнулся в траву, потеряв способность двигаться. Мелькнувшая рядом Трис лишь показала поэту язык в знак одобрения и вновь пропала в гуще схватки, звеневшей под голубым небом.

Лионель перевел взгляд с бурных волн на серые тучи и нахмурился. Все эти годы небо над головой не менялось — серое, дождливое, наполненное тоской и унынием. Значит, тогда этого бесконечного дождя еще не было?

Живописная бухточка встретила их блеском отраженного на воде солнца, желтым песком и кромкой зеленого леса на окружающих скалах. Яхта остановилась в сотне метров от берега. Лионель д’Алансаль, барон Фальк, придворный поэт и бард, с радостным воплем разогнался по палубе и с шумом сиганул в прозрачные волны, подняв облако брызг. Его старшая супруга, Тристания де ла Шанталь Таранас, принцесса правящего дома, герцогиня и прочая, решила не отставать. Вскоре они вдвоем добрались до горячего песка на берегу и растянулись, греясь на солнце. Уже через минуту Лионель вскочил, потянулся полуобнаженным телом (он прыгнул за борт в одних штанах) и сказал:

— Жаль, что ты не захотела провести тут новобрачную неделю, Трис. Все-таки здесь хорошо.

— Положение обязывает… — лениво ответила Тристания, картинно выгибаясь под лучами солнца. — Дела государственной важности, знаешь ли.

Лицо герцогини капризно скривилось, словно ей в пятку воткнулись колючки морского ежа. Лионель рассмеялся, а потом сказал:

— А теперь слушай, солнце моего сердца! Эти стихи я посвятил тебе. На том балу ты была великолепна!

— А сейчас что? Не так хороша? — делано обиделась Трис, на что Лионель вновь засмеялся, приписав странную задумчивость молодой супруги все тем же делам на благо королевства.

Сердце в груди тревожно замерло в ожидании чего-то нехорошего. Бледный Лионель закусил губу, вспоминая каждую минуту того дня. Боль в груди все отчетливей грызла плоть, заполняя душу страхом.

Слова раздались над пляжем торжественно, с выражением и ноткой чувственности созерцателя, любующегося чем-то невообразимо прекрасным:

Поэт не сразу заметил, что Тристания также встала с песка и теперь застыла рядом с ним, даже не почесавшись отряхнуть песчинки с влажной белой рубахи, облепившей манящее тело. На мгновение взгляд Лионеля задержался на ножнах на поясе, в которых покоился фамильный кинжал герцогини. Воодушевленный вниманием любимой, поэт продолжил:

Руки Тристании обняли, притягивая барда спиной к груди герцогини. Лионель счастливо вздохнул, читая вслух последнее из того, что сочинил. Его переполняла светлая радость от того, что жена — вот она, рядом.

Лионель болезненно съежился, на миг выплыв из воспоминаний. Его взгляд с. о страхом уперся в спящую эльфийку. Он уже знал, что произошло на том пляже, в бухточке, где они с Трис постоянно отдыхали от придворных забот и военных походов.

Тристания за спиной хмыкнула и уложила восторженного поэта на песок, развалившись рядом. Ее голова примостилась на согнутой руке, а потемневшие глаза смотрели в лицо барда, словно хотели что-то сказать. Лионель же читал, глядя в бесконечное небо:

Что-то на миг заслонило солнце, и бард удивленно увидел, что Трис уже не лежит. Герцогиня сидела, уставившись на мужа застывшими глазами, в которых отсутствовало всякое выражение. Лишь тонкая жилка на виске толкнулась раз-другой. Мелькнула сталь, и в груди плеснуло болью, перехватившей дыхание. Лионель так и не осознал тогда происшедшего. Лишь гаснущий взгляд успел запечатлеть в памяти рукоять фамильного кинжала, пронзившего ему грудь. И тонкие белые пальцы, судорожно сжимавшие эту самую рукоять. И глаза, наполненные беспомощной болью, за которой горела ярость обреченной…

Лионель схватился правой ладонью за грудь, старый шрам на которой огненным росчерком боли взрезал воспоминания. Бард с ужасом посмотрел на свою убийцу и прошептал:

— Почему? За что, Трис?

Утопленница распахнула глаза, словно и не спала все это время, вскочила с груды водорослей, на которой валялась, и бросилась к Лионелю. Она схватила черноволосого эльфа за руки и лихорадочно зашептала, опускаясь на колени:

— Я была околдована… Семейная магия… Они управляли мной по приказу отца… Я ничего не могла поделать. Они увели меня потом на яхту и заставили уплыть. А потом арестовали и посадили под замок на месяц… Я возвращалась, искала, но тебя там не было! Прости меня! Прости…

Этот поток слов бился в голове, растворяя ужас случившегося несколько сотен лет назад. Лионель вздрогнул, приходя в себя. Он знал, что родня герцогини была категорически против их брака, но не думал, что они дойдут до такого. А Тристания все говорила, говорила… И плакала.

— Я отомстила, солнце моей души. Где теперь эти напыщенные сволочи? Их казнила новая королева. Всех казнила. Только я осталась… Никогда не понимала зачем… Но теперь понимаю. Ты жив, Ли! Ты жив! Даже если ты сейчас прогонишь меня, одна только мысль о том, что ты жив, даст мне силы… Силы принять наказание за то зло, что я причинила тебе. Одно твое слово — и я уйду в Аэнто Сахан… Ты больше никогда меня не увидишь.