Тихий дом - Элеонора Пахомова

Ей вдруг стало невероятно важно разглядеть каждого из них. Каждого, кто был дорог Азиму так же, как ей дорога Лиза, каждого, чья жизнь оборвалась так же преждевременно и внезапно, как жизнь ее дочери. Она смотрела, смотрела, и в моменте ей показалось даже, будто фотографии приближаются так, чтобы она могла углядеть на них всякую деталь: каждое лицо, улыбку, каждый взгляд и выражение в нем. Она вдруг ощутила, насколько живыми были когда-то те, кто запечатлен на этих фото. А вместе с этим она стала способной ощутить каждый перелив той изменчивой, верткой, неуловимой как ртуть боли, которую испытывает Азим от того, что этих людей больше нет, и он навсегда лишен возможности своими глазами увидеть, как играет солнце в их волосах, как пролегают тени в складках их морщинок, прорисованных радостями, скорбями или обидами, но, как бы то ни было, – жизнью.

– Как ты с этим живешь? – Тихо спросила Лаптева не в силах оторваться от снимков, когда Азим вернулся в комнату.

– Просто живу, и все, я не думаю о том: как. Живу с мыслью, что они там, а я здесь. Это ведь временная разлука, – ответил он, ставя на прикроватную тумбочку чашку и креманку с вареньем. Он сразу понял, о чем она говорит, будто ждал этого вопроса. – Живые порой тоже разлучаются надолго и считают, что нет в этом ничего особенного, а чаще даже не замечают лет, проведенных вдали друг от друга.

Он сел на край постели и сделал жест рукой, давая ей понять, что нужно приподняться. Лаптева хотела было сесть, но тело ощущалось непривычно тяжелым, и она обмякла, опершись на локоть. Азим торопливо поправил подушки так, чтобы она могла облокотиться на них, а потом поднес к ее губам чашку и, придерживая за затылок, стал аккуратно поить. На секунду Лаптевой показалось, что в его касании кроется нежность, и что-то по-юному трепетно дрогнуло внутри.

– Я так не смогу, наверное. Не смогу просто жить, и всё.

Теплый сладкий чай растекся по пересохшему горлу как целительное снадобье.

– Сможешь. Ты сможешь не только жить, но даже испытывать счастье, если захочешь.

Лаптева упрямо качнула головой, и Азим отстранил от нее чашку, чтобы она случайно не толкнула ее подбородком.

– А ты разве счастлив? – Вдруг спросила она, будто уличая его.

– А почему ты спрашиваешь об этом с удивлением? – Улыбка едва тронула его губы, но глаза откровенно засмеялись.

– После всего пережитого… Да и вообще твоя жизнь не похожа на сказку… – Лаптева запнулась.

– Ты считаешь, для того чтобы испытывать счастье, нужно иметь какую-то особенную жизнь? Похожую на сказку? Или похожую на рай?

Азим все же позволил себе улыбнуться шире. Поскольку Лаптева не спешила отвечать, он продолжил:

– Счастье, Ира, это всего лишь навык. Такой же, как езда на велосипеде. На то, чувствуешь ли ты себя счастливой, по большому счету не влияет качество твоей жизни, все упирается лишь в то, умеешь ли ты испытывать это чувство.

Он снова приложил обод чашки к ее губам, и она послушно глотнула.

– Лучше всего, конечно, когда это прививают родители на своем примере, когда еще ребенком ты учишься у них радости жизни в мелочах. Например, радоваться погожему дню, предстоящей встрече с кем-то из друзей или близких, да просто тому, что вот чай, например, в меру теплый и сладкий. В общем, любой самой маломальской мелочи. А когда умеешь это сам, то передаешь дальше по цепочке тем, кто учится жизни у тебя. Я называю это искусством подмечать золотые песчинки на пыльной дороге. И «подмечать» здесь ключевое слово.

Теперь он поднес к ее губам ложку с абрикосовым вареньем. Лаптева приняла и его. Не торопясь глотать, она подержала сладость на языке, чтобы вполне почувствовать вкус, и вдруг подумала, что в этот самый момент, пожалуй, понимает Азима яснее, чем когда-либо. Варенье было удивительно вкусным, оно и впрямь могло на мгновенье осчастливить кого угодно, даже ее.

– Важно эти мелочи-песчинки подметить, наклониться, поднять и бережно положить к другим, собранным раньше в свой ларец, – неспешно, как заклинатель, продолжал Азим. – И не важно, где будет храниться этот ларец: в коммуналке или в хоромах, важно, что там внутри. Твой ларец счастья пуст, ничего ты в него за жизнь не положила, но еще не поздно начать. Научиться этому искусству можно в любой момент, стоит только захотеть. Я сам научу тебя.

– Всё это красиво, Азим, но… – встрепенулась Лаптева, чувствуя, что его баюкающая речь снова уводит ее прочь из реальности, словно звуки волшебной флейты.

Но из ее реальности так просто не уйти, не сбежать. Да и права такого у Лаптевой нет: сбегать, отрекаться, пытаться забыть. Нет. Сначала надо узнать, узнать наверняка, почему с Лизой случилось то, что случилось. А потом уже решать, может ли она позволить себе мысль хотя бы о гипотетическом счастье или нет ей прощения.

– Но страдать тебе нравится больше? – Не дал ей договорить Азим. – Конечно, ведь именно этому учит вас религия. Жизнь – испытание, а счастье и покой возможны лишь в Царстве Божьем. Как у вас в Новом Завете: «Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие”. Вы любите приговаривать, что страданиями душа очищается, что Иисус терпел и вам велел. Так? Все это у тебя в подкорке, Ира. Только это ты и можешь передать своим потомкам. С такой установкой действительно трудно себе представить, как можно быть счастливым.

От упоминания потомков у Лаптевой внутри все сжалось. Общаясь с Азимом, она всегда чувствовала себя в безопасности, не ожидая подвохов. Но то, что он сказал сейчас, показалось ей издевкой, ударом исподтишка по самому больному. На глазах ее тут же выступили слезы.

– У меня никогда уже не будет потомков, Азим. Или ты забыл, почему я сейчас лежу здесь как ветошь? – Сказала она, стараясь удержать голос от дрожи.

– Ай, Ира, – отмахнулся он, давая понять, что не намерен сюсюкаться. – Ты не старая еще. Кто знает. Если перестанешь терпеть и начнешь жить, то все может случиться. Жизнь щедра к тем, кто принимает ее с благодарностью. Но сначала научись быть счастливой, ведь дети – это продолжение нас самих.

Лаптева ничего не успела ответить. Она даже не успела сообразить, что именно намерена сказать в ответ, потому что как раз в этот момент в тишину квартиры ворвалась трель дверного звонка. Азим тут же направился открывать.

– Добрый день! Иван Замятин, – донесся из прихожей знакомый голос.

– Здравствуйте, проходите, – ответил Азим. – Это я говорил с вами с телефона Иры. Она нехорошо себя чувствует, но очень хочет вас видеть.

«Вот сейчас решится» – с пронзительной ясностью поняла Лаптева, прислушиваясь к тяжелым шагам Замятина. На нее вдруг нахлынуло состояние предыдущей ночи, когда она тонула в яростных волнах прозрения. Ее снова зазнобило, и она вспомнила, как, теряя сознание, требовала от Азима, чтобы он связался с Замятиным как можно скорей. И вот он, майор: явился и стоит теперь перед ней, неуклюже переминаясь с ноги на ногу и отводя взгляд.

– Извините, что потревожил вас в плохом самочувствии, но ваш знакомый сказал по телефону, что лучше не откладывать встречу. Я и сам собирался приехать и отдать вот это. – Майор качнул рукой, в которой держал технику Лизы.