Тихий дом - Элеонора Пахомова

D – верхний уровень сети. Здесь находятся сайты, которые индексируются поисковиками и доступны каждому

пользователю Интернета.

Это то, что лежит на поверхности.

– Ирина Петровна, ну не мучайте вы меня. Ну нет оснований для возбуждения уголовного дела. Я вам в десятый, нет, в сотый раз уже, наверное, повторяю…

Майор полиции Иван Замятин говорил с трудом, преодолевая себя. По тому, как он сводит белесые брови, пряча взгляд, морщит лоб и краснеет разномастными пунцовыми пятнами, было видно, что он не врет: эта женщина, которая вот уже неделю поджидает его на крыльце МУРа и все смотрит на него день ото дня теряющей силу пустотой, действительно вызывает в нем муку. Иван Андреевич сделал над собой усилие – взглянул ей прямо в глаза, аккуратно сжал хрупкие плечи.

– …в ходе проверки установлено – это было самоубийство. Я больше ничем не могу вам помочь. Дальнейшего расследования не будет. Не будет, понимаете? Вам незачем больше сюда приходить.

Однако эти слова, казалось бы, понятные, доходчивые, подействовали на вопрошательницу, как и в предыдущие дни, – никак. Будто не вердикт сейчас прозвучал, а бессмысленная подводка к основной речи. Ничто не дрогнуло в ней самой, не изменилось во взгляде. Она продолжала стоять перед следователем не шелохнувшись, как безвольная кукла, которую в вертикальном положении удерживают только большие ладони майора, и смотреть ему в глаза так, словно пытаясь перекачать в него по этому эфемерному каналу всю свою боль. Как ни странно, метод работал – Замятину чудилось, что ее боль, и правда, проникает в него холодной некротической субстанцией, которая расползается в организме, обволакивая все внутри чем-то стылым, раздражающим теплые мягкие ткани так, что они начинают садняще ныть. Он отвел взгляд, словно вырываясь из плена, и издал отчетливый звук, похожий на сдавленное рычание раненого зверя. «Бесполезно! Объяснять бесполезно! Когда уже закончится эта пытка?» Он выпустил из рук ее плечи; с небольшим усилием, в котором все же чувствовалось раздражение, устранил ее с прохода и вошел в здание, шумно захлопнув дверь.

«Твою мать!» – Вместо приветствия выдал коллегам Иван Андреевич. Те понимающе переглянулись, вопросы задавать не стали – знали, что Ирина Лаптева ему всю душу вытрясла, и о том, что сегодня ни свет ни заря снова блокировала подступы к рабочему месту, тоже знали. Почему-то «жертвой» она выбрала именно Замятина и никого больше из рабочей группы. Остальные могли миновать ее пост беспрепятственно, хоть и виновато отводя глаза, повинуясь иррациональному необъяснимому чувству. Они могли бы смотреть прямо, зная, что соблюли все процедуры честно, и никакой вины ни за кем из них нет. Но почему-то перед матерью, которая лишилась единственной дочери и теперь металась в поисках ответа на вопрос, за что и почему, не понимая до конца, с кого именно его потребовать, каждый чувствовал себя причастным. Ведь каждый из них был частью этого мира.

Иван Андреевич посидел с минуту в тишине, буравя взглядом стену напротив, а потом хрястнул по столу кулачищем так, что в кружке жалобно забилась чайная ложка, отбивая о керамические стенки что-то вроде набата, а за своим столом вздрогнул младший оперативник Володя Сусликов.

– Володя, дай-ка материалы по проверке.

«Ну сколько можно, честное слово?! – мысленно взывал Иван Андреевич к кому-то невидимому, шурша листами и по новой вглядываясь в заученные почти наизусть строки. – Ну вот же, вот! Черным по белому на родном, понятном русском языке написано! Из показаний свидетелей (одноклассников и друзей погибшей): “Лиза была замкнутой, своеобразной…” Отчет судмедэксперта: “На запястьях и предплечьях обеих рук обнаружены многочисленные рубцы от порезов различной давности”. Кроме того, данные всевозможных экспертиз: траектория падения, характер травм и повреждений, показания опрошенных и данные с камер наблюдения – на балконе тринадцатого этажа злополучной многоэтажки Лиза была одна, пришла туда сама, и прыгнула тоже сама! Сама, черт подери! Она! Прыгнула! Сама!!!» Вот только записка, зажатая в руке мертвой девочки, была какой-то странной, не настолько однозначной, как все вышеперечисленные факторы. На тетрадном листе в клетку погибшая Лиза Лаптева вывела лишь два слова: «Тихий дом». Для предсмертного послания слишком лаконично, но кто знает, что за хаос царит в умах современных подростков. Замятин склонялся к версии, что «Тихий дом» – не что иное, как тот свет, в пользу которого Лиза Лаптева сделала свой выбор. И что со всем этим прикажете делать?

Иван Андреевич и так уже предпринял все, что мог: проверку проводил со всей тщательностью, не пытаясь сразу же списать смерть на самоубийство; всех, кого мог, опросил; всевозможные экспертизы инициировал; землю носом рыл. И все под обременяющей тяжестью этого молящего и обвиняющего материнского взгляда!

Жалко! Очень жалко! И девочку, и ее осиротевшую мать. Но это жизнь. Такая, чтоб ее, жизнь. Не всем она по зубам, не все от нее в восторге. Статистика – вещь упрямая, и она утверждает, что Россия на третьем месте в мире по числу подростковых самоубийств, этот показатель больше чем в три раза превышает средний по миру. Это без учета попыток самоубийства и списания добровольных смертей на несчастные случаи. Добровольных смертей в этой стране вообще больше, чем насильственных, – опять же статистика. Что он, Иван Замятин, может с этим сделать?

Так он уговаривал себя, бестолково пялясь на страницы, из которых ничего нового было не узнать. Аргументы хоть и казались убедительными, а отчеты по результатам проверки складными, комар носа не подточит, но отчего-то они не действовали на Замятина должным образом. Не успокаивали его, не убеждали в правильности принятых решений, отказывались ложиться идеальной гладью фрагмент к фрагменту. Это был тот особенный случай, когда его чуйка навязчиво свербела, несмотря на полноту приведенных оснований, и по опыту Замятин знал – ей, язве, зубы не заболтаешь. А тут еще Ирина Петровна Лаптева со своими ежедневными визитами и два непонятно к чему написанных слова «Тихий дом». Ну твою же ж мать!

Ключ легко, как по маслу, вошел в скважину замка, пальцы рефлекторно прокрутили его вокруг оси два раза, раздался такой знакомый щелчок. Этот щелчок Ирина Петровна Лаптева слышала каждый день, много лет подряд, всегда, когда открывала и закрывала теперь уже старенькую, с обшарпанным дерматином дверь своей квартиры. Щелчок был привычным, он был константой.

Отныне на этом щелчке привычное в ее жизни заканчивалось. С недавних пор все-все, что находилось по ту и по эту сторону входной двери, стало другим – неузнаваемым, искаженным, пугающим. Перемена случилась вдруг, в одночасье, когда из динамика ее мобильного телефона до слуха донесся чужой казенный голос, назвавший ее по фамилии, имени и отчеству. Ей достаточно было услышать лишь: «Лаптева Ирина Петровна?!» в той особой вопросительно-утвердительной интонации, которой говорят официальные лица, чтобы мир вокруг стремительно начал меняться.