Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель - Мэри Стюарт

Уайтскар располагался примерно в восьми милях по прямой от Беллингема. Река здесь, извиваясь по долине, описывала широкую петлю, вбиравшую в себя чуть ли не все леса и холмы Форрест-парка. В самой узкой части петли изгибы реки находились на расстоянии не более двухсот ярдов друг от друга, образуя что-то вроде узкого перешейка, через который проходил проселок, где я сейчас стояла. Это была единственная дорога к Холлу, и возле ворот у сторожки от нее отходили ответвления на Уайтскар и Уэст-лодж, располагавшийся по другую сторону парка.

Главная дорога, по которой пришел мой автобус, тянулась сильно выше реки, и спуск мимо каменоломни к воротам Холла был довольно крут. С моего места был виден весь этот псевдоостров, раскинувшийся в объятиях реки: леса, заливные луга и проглядывающие кое-где среди зелени дымоходы.

К востоку, среди того, что осталось от помещичьего парка и тенистых аллей, лежал сам Форрест-холл, ограниченный с двух сторон рекой, а с двух – тянущейся на добрую милю стеной и поясом густых деревьев. Если не считать лесной тропинки вдоль реки, единственный вход в имение вел через большие ворота с колоннами, где стояла главная сторожка. Я знала, что она давно уже заброшена и потихоньку рушится и ветшает без всякого присмотра. Отсюда мне не было видно ее, но там ответвлялись дороги к Уайтскару и Уэст-лоджу, и я отчетливо различала, как одна из них прорезает парк с востока на запад меж упорядоченных рядов сосновых лесопосадок. На дальнем берегу реки мой взгляд выхватил кусок крыши с трубой и блик солнца на стекле, выдававший теплицы старого огороженного сада при Холле. Рядом с теплицами находились конюшни и дом, называемый Уэст-лодж. От пешеходного мостика, переброшенного там через реку, начиналась тропинка, что пробиралась через перелески и болотца к ферме Низер-Шилдс, а потом – к Уайтскару.

Владения Уайтскара, лежащие по берегу реки в самом центре петли и протянувшиеся назад до самого перекрестка рядом со сторожкой, напоминали здоровенный ломоть, отхваченный от каравая Форрестов между Холлом и Уэст-лоджем. Сейчас ферму скрывал от моих глаз пригорок. Виднелись лишь трубы и верхушки деревьев.

Покинув свой обзорный пункт, я неторопливо побрела вниз по дорожке. За стеной справа от меня маячил лес Форрестов – огромные деревья в пышной листве, среди которых можно было увидеть глянцевитые ветви ясеня. Канаву вдоль подножия стены обрамлял бутень. Стена находилась в полном небрежении – в дыре меж каменной кладки притулилось гнездо дрозда, а из всех щелей торчали сплетения горицвета и жабрея.

У въезда в Холл дорога кончалась чем-то вроде тупика с тремя воротами. Слева новенькие дубовые ворота отгораживали находившиеся в ведении Комиссии по лесному хозяйству молодые еловые насаждения и дорогу к Уэст-лоджу. Справа – высились колонны парадного въезда в Холл. В центре выкрашенные белой краской массивные ворота с пятью перекладинами и знакомой надписью «УАЙТСКАР», сверкавшей на верхней доске. За ними тропинка полого поднималась краем пастбищ и исчезала за гребнем. Отсюда не было видно даже труб фермы – только залитая солнцем гладь зеленых лугов, каменная кладка изгороди, резко очерченная полосой синих теней, да над лощиной где-то за склоном – верхушки самых высоких деревьев.

Однако правые ворота казались входом в совершенно иной мир.

Там, где между внушительными колоннами полагалось висеть тяжелым створкам, сейчас зияла брешь, открывающаяся на подъездную аллею, мшистую и зеленую, две колеи которой больше не укатывались машинами, а покрылись густой подстилкой подорожника и ястребинки, розетки сорняков нарастали и рябились друг на друге, как расходятся круги по воде, если туда бросить пригоршню гальки. По краям аллеи начинались заросли более высоких трав, собачьей петрушки, горицвета и одичавших незабудок, пенящихся под сенью рододендронов, чьи цветы бледными симметричными фонариками светились над листьями. Сверху нависали сумрачные, исполинские деревья.

Здесь прежде стояла сторожка, запрятанная глубоко в лесу. Ну и тоскливо же было бы жить там – сыро и уныло. Крыша почти полностью осыпалась, стены наполовину скрылись за крапивой. Остов камина торчал, точно кости из сломанной руки. От сада остались лишь заросли ревеня да буйно оплетший окна старый шиповник.

Нигде не виднелось никакой схемы, озаглавленной «ФОРРЕСТ», призванной направить посетителя на верный путь. Для тех, кто сведущ в старинных знаниях, на верхушках колонн стояли на задних лапах какие-то геральдические звери, держа щиты с неразборчивыми замшелыми письменами. По обе стороны от колонн тянулись высокие стены, прежде отмечавшие границы поместья. Сейчас они во многих местах потрескались и начали крошиться, кое-где не хватало довольно больших кусков, но барьер по-прежнему шел непрерывно, кроме только одного места между воротами и сторожкой. Там стоял гигантский дуб. Изначально он находился по ту сторону стены, но с течением лет все рос и ввысь, и вширь, ближе и ближе подступая к каменной кладке, пока его необъятный ствол сперва не накренил, а потом не сломал стену, где теперь валялась лишь груда обросших травой камней. Однако мощь дуба стала его же погибелью, ибо плющ, обвивавший всю стену, перебрался с нее на дерево, оплел и поработил его, так что теперь ствол превратился в сплошную массу темных блестящих побегов и лишь самые верхние ветви дуба еще умудрялись выпускать молодые листочки, золотистые в солнце раннего лета, пробивающемся сквозь марево крон… Иные торчавшие из-под завесы плюща дубовые сучья уже совсем засохли, а одна здоровенная нижняя ветка, сломавшаяся давным-давно, обнажала проем, где трухлявое дерево образовывало дупла, в которых вполне могли селиться совы.

Я долго смотрела на гибнущего великана, а потом перевела взгляд на приятную солнечную тропинку, что бежала из тени деревьев к Уайтскару.

Где-то вдали заворковал лесной голубь, зяблик рассыпался звонкой трелью и умолк.

Я обнаружила, что, сама того не заметив, прошла через ворота на пару ярдов вглубь леса и теперь стояла там, в тени, глядя из-под нее на раскинувшиеся поля, долину и блестящие белой краской на солнце ворота.

Я поймала себя на том, что невольно вся подобралась, точно перед началом состязаний, во рту пересохло, горло сжалось и заныло.

Сглотнув, я сделала несколько глубоких вдохов, стараясь успокоиться и повторяя про себя столь часто приходившую мне на помощь в последнее время формулу: в конце-то концов, что тут плохого? Я ведь Аннабель. Я вернулась домой. Я никогда не была никем другим. Все остальное должно быть предано забвению. Мэри Грей никогда больше не покажется ни единой живой душе, разве что Лизе и Кону. Тем временем я должна забыть ее, даже в мыслях. Я Аннабель Уинслоу и возвращаюсь домой.

Я решительно прошла мимо осыпающихся колонн и отворила белые ворота.

Они даже не скрипнули, легко и тихо повернулись на хорошо смазанных петлях и закрылись за мной с тихим лязгом, похожим на слово «деньги».

«Деньги». В конце-то концов, именно они и привели меня сюда, что же еще?

Я торопливо зашагала по солнечной тропинке прочь от тени леса Форрестов к Уайтскару.

В послеобеденное затишье ферма, искрящаяся чистотой и белизной, напоминала игрушечную. С вершины холма я видела ее всю как на ладони, совсем как на схемах, которые так тщательно рисовала мне Лиза Дермотт и через которые она так много раз проводила меня в воображении.