В движении. История жизни - Оливер Сакс

В течение следующих нескольких дней я ходил с Джоном по его вызовам. Это мне напомнило детство – мальчиком я часто сопровождал отца. Я встретился с многими пациентами Джона, и некоторые из них действительно напомнили мне персонажей моих «Пробуждений». Я подумал, что неплохо было бы вернуться сюда на более долгий срок, и с камерой, чтобы заснять кое-кого из этих уникальных больных.

В человеческом отношении моя поездка на Гуам была также крайне важной. В то время как больные постэнцефалитным синдромом десятилетиями пребывали в больнице, часто забытые родственниками, люди с болезнью литико-бодиг до самого конца оставались частью своих семей, частью местного сообщества. Это дало мне понять, насколько варварскими являются и наша медицина, и наши обычаи «цивилизованного» мира, в соответствии с которыми мы убираем больных и слабоумных прочь с глаз долой и пытаемся их побыстрее позабыть.

Однажды, будучи на Гуаме, я заговорил с Джоном об еще одном своем глубоком и многолетнем интересе – утрате цветового зрения. Незадолго до этого я встретился с художником, мистером И., который, на протяжении всей жизни не имевший с этим никаких проблем, вдруг перестал различать цвета. Художник знал, что он потерял; но если человек рождается без этой способности, он до конца дней так и не поймет, что такое цвет. Большинство людей с «цветовой слепотой» различают одни цвета, но не видят других. Известно, что неспособность вообще видеть цвет, полная врожденная «цветовая слепота» – крайне редкое явление и поражает оно одного человека на тридцать тысяч. Как себя ощущает человек с таким синдромом в мире, который для других людей, а также для животных и птиц полон цвета, несущего столько различной информации? Могут ли такие ахроматопы, подобно глухонемым, выработать особые компенсаторные стратегии и навыки? Могут ли они, как и глухонемые, сформировать свое сообщество и выработать собственную культуру?

Я рассказал Джону то, что считал романтической легендой, – историю об оторванной от всего мира долине, где жили исключительно люди, лишенные цветового зрения. Джон заметил:

– Я знаю это место. Только это не долина, а изолированный коралловый атолл неподалеку от острова Гуам – всего тысяча двести миль.

Этот остров, Пингелап, располагался рядом с островом Понпеи, большим вулканическим образованием, где Джон несколько лет работал. Он рассказал, что видел на острове Понпеи пациентов с Пингелапа и узнал, что около десяти процентов местного населения страдает полной цветовой слепотой.

Несколько месяцев спустя Крис Роуленс, который писал либретто к опере Майкла Наймана «Человек, который принял жену за шляпу», предложил мне участвовать в серии документальных фильмов, которые он делал для Би-би-си[80].

Поэтому в 1994 году мы вернулись в Микронезию в компании моего друга – офтальмолога Боба Вассермана и Кнута Нордбая, норвежского психолога, страдавшего полным отсутствием цветового зрения. Крис и его команда подготовили удручающе маленький самолетик, чтобы доставить нас на Пингелап, и мы с Бобом и Кнутом погрузились в уникальную культурную жизнь и историю этих островов. Мы осматривали пациентов и говорили с врачами, ботаниками и учеными, странствовали по тропическому лесу, плавали с масками в рифах, пробовали местный наркотический напиток бурого цвета – сакау.

Только летом 1995 года я сел, чтобы описать свое путешествие на эти острова в книге, которая сложилась как повествование в двух частях: «Остров дальтоников» (о Пингелапе) и «Остров саговников» – о странной болезни с острова Гуам. К последней книге я добавил фрагмент о древних геологических временах и моих любимых древних растениях – саговых пальмах.

Я мог писать не только о неврологии, но и о прочих вещах; это вошло в более чем шестьдесят страниц концевых сносок, многие из которых развернулись в маленькие эссе по математике или истории. Поэтому книга об островах так отличается от моих прочих книг – она более лирична, более интимна. В каком-то смысле это моя любимая книга.

Тысяча девятьсот девяносто третий год был связан не только с новыми приключениями и путешествиями в Микронезию и другие места; в этом году я отправился еще в одно странствие – по дорогам собственной памяти, чтобы вспомнить и восстановить в сознании некоторые из наиболее интересных мне в юности привязанностей.

Боб Сильверс попросил меня написать рецензию на биографию Гемфри Дэви. Я взволновался чрезвычайно, поскольку в дни юности Дэви был моим идолом: я любил читать о химических экспериментах, которые он проводил еще в начале XIX века, и повторял их в своей химической лаборатории. Я опять погрузился в историю химии и познакомился с химиком Роальдом Хоффманом.

Через несколько лет Роальд, зная о моем детском увлечении, прислал мне посылку, в которой находились большой постер с периодической таблицей и фотографией каждого элемента, химический каталог и маленький брусок очень плотного сероватого металла, в котором я сразу узнал вольфрам. Как Роальд и предполагал, брусок вольфрама пробудил во мне воспоминания о моем дяде, чья фабрика как раз и производила этот металл, а также электролампочки с вольфрамовой нитью. Этот брусок вольфрама стал для меня моей «мадленкой», с помощью которой я искал утраченное время[81].

Я принялся писать о детстве, о том, как я рос в Англии перед Второй мировой войной, как меня отправили в ссылку к садистам из закрытой частной школы, а также о том, как нашел надежную постоянную опору в числах, а потом в элементах, в красоте уравнений, которые могли запечатлеть любую химическую реакцию. Для меня это был новый тип книги, где мемуары личного характера сочетались с историей химии. К концу 1999 года я написал уже сотни тысяч слов, но книга, как я ощущал, еще не обрела целостности и законченности.

Я получал ни с чем не сравнимую радость, читая относящиеся к XIX веку журналы по естественной истории, где личное смешивалось с научным, особенно «Малайский архипелаг» Уоллеса, «Натуралист на Амазонке» Бейтса и «Заметки ботаника» Спруса, а также работу, которая (наряду с Дарвином) их всех вдохновила, – «Личное повествование» Александра фон Гумбольдта. Было приятно думать, что все трое: Уоллес, Бейтс и Спрус, – одновременно в 1849 году исследуя просторы Амазонии, постоянно пересекались дорожками, старались обскакать друг друга и тем не менее оставались хорошими друзьями (они общались на протяжении всей своей жизни, а Уоллес даже опубликовал «Заметки» Спруса после его смерти).

Все они были в известном смысле любителями. Они сами сформировали себя как ученых и подчинялись – как мотиву – только своей любознательности. Не принадлежа ни к каким научным организациям, эти ученые жили в безмятежном мире, научном раю, еще не пораженном страстями и убийственным соперничеством, которое вскоре стало чертой специализированного мира профессионалов (которое столь наглядно изобразил Г. Уэллс в рассказе «Бабочка»).