Седьмое таинство - Дэвид Хьюсон

Нет, что-то тут не сходилось.

Коста посмотрел на часы и, не особенно задумываясь и даже не понимая, зачем это ему нужно, задал последний вопрос:

— Зачем женщина, мать и жена, человек, у которого семейная жизнь складывается вполне идиллически, станет наносить себе увечья, резать себя? Намеренно и постоянно? Потому что ее жизнь вовсе не была идиллической, это ясно. А почему еще? И почему это продолжается до сих пор?

— Это точно известно? — спросила Эмили после долгой паузы.

— Кровь на майке в церкви. Те первые следы, когда она принесла туда майку. Это ее кровь. Беатрис и Лео в этом призналась. И еще Фальконе говорил, что у нее на запястьях были свежие шрамы, когда он с ней встречался.

— О Господи…

Эмили, напрочь лишенная итальянской импульсивности, попыталась рассмотреть вопрос с рациональной точки зрения.

— Самоистязание вообще вопрос очень сложный, Ник… Обычно это форма самоотречения, отвращения к самому себе… Видимо, она по каким-то причинам не видит смысла в собственном существовании. Может, впала в депрессивное состояние или так выражает осознание собственной вины. Может, имеются и другие причины. Неверность мужа… Ну, не знаю. У вас разве нет психологов?

— Есть, конечно. Но мне гораздо проще прояснить этот вопрос с тобой.

— Пора брать с тебя плату за подобные консультации, — пошутила Эмили.

Коста краем глаза уловил какое-то движение. Это Лео шел через полупустую комнату, двигаясь к нему с серьезным и озабоченным выражением лица.

— Ты нам не по карману, — быстро закруглился Ник. — Мы не можем себе такого позволить. А теперь обещай, что утром обязательно поедешь к врачу. А потом, в четверг, мы снова будем вместе. Где бы ты ни оказалась — тут, в Орвьето, или на луне, мне все равно. Я найду тебя везде.

— Ловлю на слове.

Фальконе был мрачнее тучи.

— Что случилось, инспектор?

— Найди-ка мне Перони. Я хочу, чтобы вы проанализировали сведения о Джорджио Браманте, которые раньше не принимались в расчет. Какими бы банальными и тривиальными они ни представлялись.

Коста был поражен.

— Но все это есть в рапортах по первому делу, разве нет?

— Нет! — ответил инспектор, теряя терпение. — Браманте уже сидел за решеткой и был готов признать свою вину. И эти данные посчитали ненужными.

Коста перехватил его взгляд. Фальконе был явно чем-то обеспокоен.

— Понятно… Сейчас займусь этим.

— Завтра утром еще раз побеседуйте с матерью. Попытайтесь точно установить, какие у нее с ним были отношения. Не стесняйтесь нажимать. Я, видимо, в прошлый раз был слишком сдержан.

— Агент Прабакаран…

— Оставь в покое агента Прабакаран! — отрезал Фальконе. — Займись именно этим, Ник!

Коста уже составил себе план на следующий день. Он заключался в обследовании всех возможных логовищ Браманте, пока не удастся его найти. Или хотя бы обнаружить следы его пребывания.

В голосе Фальконе было что-то, какая-то нотка беспокойства, которая напомнила ему о прежнем Лео, о том, который никому никогда не нравился. Лицо инспектора стало совершенно бледным, как будто от него отлила вдруг вся кровь.

А потом случилось еще кое-что, чего Коста не видел никогда в жизни. Шеф наклонился вперед и легонько похлопал его по спине, очень знакомым, почти родительским жестом.

— Извини меня. — Тон его и впрямь казался извиняющимся. — Очень длинный и трудный был нынче день. Мне иногда очень тяжко приходится. А дело в том, — глаза Фальконе остановились на чем-то в противоположном конце комнаты, — что мне всегда это тяжело дается, если быть честным. Просто я взял за правило никогда этого не показывать.

Глава следственной бригады, кажется, и сам был поражен всплеском собственных эмоций.

— Я внес тебя в списки кандидатов для сдачи экзаменов на чин суперинтенданта, — продолжал он. — Хочу, чтобы ты их сдал. Это будет летом. До того как отпразднуете свадьбу. Ты их сдашь, я уверен. Пора вам уже начинать делать здесь карьеру.

Коста кивнул, не находя слов и не в силах протестовать.

— Так, теперь о Джанни. Где он сейчас?

— Возится с картами вместе со знатоками червей.

— Скажи ему, что я очень благодарен за всю работу, что вы проделали за последние пару дней. Она оказалась ненужной. Вам обоим не стоило этим заниматься.

— Лео…

— Это наша работа, агент, — перебил его Фальконе. — Не забывай об этом. Дружба, конечно, остается дружбой, я отлично это понимаю. Но профессиональные дела на первом месте. Всегда. Работа. Служебный долг. Вот такой расклад.

— Что-то случилось?

Лео улыбнулся, а затем вновь протянул костлявую руку и потрепал Косту по спине. Легко и без сознательных усилий, как в прошлый раз.

— Устал я, вот и все. Джорджио Браманте большой мастер все делать в точно намеченное им время. Думаю, ты тоже это заметил. Ну ладно…

Инспектор обвел взглядом всю комнату, и этот взгляд наверняка заставил бы замереть на месте любого, кто вздумал бы рассчитывать на какие-то послабления.

— Я сейчас быстренько переговорю с ребятами, а потом — спать. Утром поговорим.

— Спокойной ночи, — пробормотал Ник и принялся за работу.

Красивая ложь. Грубая правда.

Слова умирающего Лудо Торкьи могли таить в себе массу возможных интерпретаций, миллион способов выяснить, что превратило Джорджио Браманте в того, кем он теперь стал, и откопать правду о судьбе его сына. Извлечь ее из красноватой земли Авентино, в которой — если следовать логике, — несомненно, покоятся сейчас его останки.

Но это могут быть лишь догадки и предположения. Так думал Фальконе, спускаясь по лестнице. А сейчас инспектор был поставлен перед простым и неоспоримым фактом: Роза Прабакаран в руках Браманте. Он слышал в телефоне ее крики, когда потребовал подтверждений. По спине тут же пробежал холодок — от страха, от ярости и стыда. Потом Лео осознал, что подметил кое-что еще: тон голоса Браманте был совсем не таким, как обычно, даже не таким, как четырнадцать лет назад. Тюрьма озлобила его, сделала грубым, еще хуже, чем он был до этого. Раньше в нем все же усматривалось нечто человеческое. Его тревога за ребенка, несомненно, была искренней, в этом Фальконе был совершенно убежден. Но теперь этого не стало, милосердие и сострадание исчезли из его души, исчезли навсегда.

Когда Браманте заявил, что убьет эту молодую женщину, если Фальконе не займет ее место, то просто констатировал свое намерение; когда же перечислил условия: место, время (поздно ночью, через час после разговора), отсутствие кого бы то ни было еще — под угрозой немедленной смерти Прабакаран, — его голос звучал твердо, был полон непоколебимой уверенности, с какой университетский профессор обычно дает задание студентам. Ни одно из этих условий обсуждению не подлежало. Или Фальконе все сделает так, как ему сказано, или эта женщина умрет. Вот так, просто и ясно, но что поразило и смутило полицейского более всего — легкость, с какой он согласился на все требования Браманте.