Седьмое таинство - Дэвид Хьюсон

Лео выругался, потому что осознал еще кое-что. Молодую сотрудницу-индианку на весь день отрядили следить за Беатрис Браманте. А он так и не видел ее рапорта.

Фальконе набрал на клавиатуре фамилию Прабакаран.

На экране не появилось ничего нового со вчерашнего вечера.

— Ох уж эти мне новички!..

Сейчас она, видимо, уже дома. Инспектор снова выругался, потом нашел номер ее мобильного и взял трубку, стараясь взять себя в руки перед разговором. Ему сейчас придется напомнить юной сотруднице, что никто из его группы никогда не уходит домой, не подав рапорта.

В трубке раздалось три гудка. Потом ответил мужской голос.

— Мне необходимо поговорить с агентом Прабакаран, — нетерпеливо начал полицейский. И добавил: — Это инспектор Фальконе.

Возникла пауза.

— Что же это вы так задержались, Лео? — произнес холодный и довольный голос. — Я уже давненько жду вашего звонка.

Перони пытался определить возможные подземные убежища Браманте при содействии ученого, помешанного на червях, двух студентов-археологов, которых следственная группа привлекла на помощь, и огромной кучи карт. Коста нашел себе тихий уголок и позвонил в Орвьето. Голос Эмили звучал очень издалека, и в нем не было никакой теплоты и уверенности, которые он ожидал услышать. До виллы Мессины всего несколько часов езды на машине, но ощущение было такое, что невеста на другой стороне планеты. Хозяин и остальные гости сейчас обедали; она же сидела одна в своей комнате и отдыхала. Совершенно на нее не похоже.

— Что стряслось?

— Ничего. Мне просто захотелось побыть одной. А еще меня бесит, когда другие наслаждаются хорошим вином, а я не могу составить им компанию.

— Как ты себя чувствуешь?

Молчание. Ее нынешнее состояние было ново для них обоих. Врачи говорили, что у нее могут быть приступы депрессии и повышенная утомляемость. Эмили было не с кем поделиться ощущениями. Рафаэла ничего не понимала в беременности, а Артуро Мессина, который стал настоящей опорой в отсутствие Ника, хотя и делал все, что мог, все равно оставался чужим.

— Может, завтра я поеду кое-кого повидать, — призналась Дикон в конце концов. — Ничего особенного.

— Можешь поехать и сегодня вечером, — тут же предложил Коста. — Зачем ждать?

— Да я знаю, что они скажут. Повздыхают и подумают: вот еще одна первородящая мамаша, по любому пустяку впадает в панику. И все потому, что это для нее ново. И ничего особенного. Дети появляются на свет все время.

— Но возражать-то не станут. Они для этого там и сидят.

— Нет, — твердо ответила Эмили. — Они там сидят, чтобы лечить больных. Я утром съезжу к доктору, чтобы мы оба были спокойны. Да и нет никаких причин опасаться, просто чувствую себя как-то не так. Вот и все.

Коста хорошо ее знал, чтобы слишком настаивать.

— Когда мы увидимся?

— Мессина дал нам еще один день. После этого, если Браманте будет по-прежнему гулять на свободе, Фальконе передаст дело Баветти и мы уберемся из квестуры, все трое. Не соответствуем требованиям Мессины, он не очень-то одобряет наши действия. В этом Бруно не слишком похож на папашу.

— Да уж. — В ее голосе прозвучала грустная нотка. — Между ними есть некоторая разница, и я не понимаю, откуда она взялась. Отцы и дети, вечная проблема. Я-то раньше полагала, что между ними существует какая-то особая связь, которой женщины должны завидовать. А они, кажется, вообще никаких отношений не поддерживают.

Коста подумал о собственной семье, вспомнил те жуткие трения, что вечно возникали между ним и отцом почти до самого конца, когда тот уже передвигался только в инвалидном кресле. Тогда их взаимная враждебность превратилась в нечто вроде болезненного примирения, так сказать, во искупление прежних разногласий, и это до сих пор кололо как заноза при воспоминаниях. Столько времени потеряно в глупых спорах, потеряно обоими. С Марко Костой никогда не было легко жить и общаться, а кровным родственникам приходилось хуже других.

— Это просто один из старых мифов, — тихо буркнул он.

Дикон помолчала, затем возразила:

— Нет, это не так. Вот я твоего отца никогда не видела, а очень жаль. Но даже при этом я иной раз вижу в твоих глазах его отражение и знаю, что это он. Между вами двоими была какая-то связь, какой у меня с моим отцом никогда не было. И с матерью тоже. И дело тут не только в тебе. Я и у других такое замечала тоже. У мужчин. Думаю…

Эмили вновь помолчала, на этот раз дольше, и это сказало ему, что она не уверена, следует ли озвучивать все.

— Что ты думаешь?

— Когда мужчина становится отцом, он начинает чувствовать свою вину за то, что живет одним настоящим. Когда у мужчины появляется сын, появляется и чувство долга, которое твердит ему, что скоро настанет день, когда ему придется передать эстафетную палочку от предыдущего поколения к следующему. Именно это и сводит вас с ума. Не пропавший мальчик, или, скорее, не просто пропавший мальчик. Перед вами вдруг открылся мир, где у вас скоро ничего не останется. Где разорвется некая священная связь. Даже Лео…

— Но у Лео нет детей!

— У тебя пока что тоже. Но у вас были отцы. Он когда-нибудь говорил о своем отце? Хоть раз говорил?

— Нет.

Взгляд Косты упал на застекленный отсек, где все еще работал Фальконе. Шел уже одиннадцатый час, но казалось, он был готов еще работать и работать.

— Мне больше нечего тебе рассказать. Мы считаем, что завтра сможем сузить круг поисков места, где он может прятаться. Стандартная операция: обыскать вероятные места, отбрасывая все, что не подходит, пока не обнаружим искомое. А что касается Алессио…

Тень пропавшего без вести мальчика преследовала их как призрак. Коста, не сообщив никому, днем, в обеденный перерыв, съездил в маленькую церковь Святого Сердца Христова в Прати, побеседовал с тамошним смотрителем, добрым человеком, несколько напуганным и удивленным произошедшим. Потом переговорил с филером в штатском, дежурившим по приказу Фальконе снаружи, и убедился, что, по всей вероятности, в этот день Браманте здесь не появлялся. Потом вернулся в церковь, зашел в помещение, известное под странным и непонятным названием — Малый музей чистилища, — осмотрел экспонаты в витрине на стене, в частности, майку с короткими рукавами, перепачканную кровью, и попытался представить себе, что все это может значить для Джорджио Браманте.

Стекло витрины крепилось к деревянной раме обычными шурупами. Их очень просто вывинтить. Чего он никак не мог найти, так это рационального объяснения: это было действие, рассчитанное на публику, но имевшее какое-то совершенно личное значение.

Браманте винил Торкью и прочих студентов в том, что Алессио пропал. Яснее ясного. Но умный человек не может сам себя долго обманывать. Он же был отцом. И именно он нес полную ответственность за маленького сынишку. Сам же привел его в это подземелье. Так что часть вины лежала и на родителе. Это же чувство вины каким-то образом трансформировалось в голове его жены в стремление уродовать себя, резать собственную плоть, чтобы вымазать кровью майку, принадлежавшую пропавшему сыну, а затем поместить ее в эту пыльную комнату, насквозь пропахшую пустотой и холодным влажным камнем. Может быть, Браманте оставляет кровь своих жертв на майке пропавшего мальчика в надежде загладить таким способом свою собственную вину?