Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - Борис Кипнис

Речь вроде бы идет о солдатах, но можно понять это письмо по-другому. И тут же настроение меняется, и 10 августа Суворов пишет уже совсем в иной тональности:

После этого письма он вообще никуда не поехал и остался в Кинбурне. Зачем? Отношения были восстановлены.

И именно теперь Суворов садится за большое письмо де Рибасу, которое писалось чуть ли не три дня в Кинбурне и было наполнено обвинениями против иностранцев, укравших у него победу над турецким флотом:

Как раз после этой фразы и начинается текст, который мы разбирали выше, о противостоянии иностранным волонтерам, о сражении и ранении. Он выплескивает раздражение и успокаивается. К концу письма начинает строить предположения о дальнейшем ходе осады и… редчайший случай – ошибается:

Как раз через шесть дней они снова перейдут в наступление, и как раз на его левом фланге, против корпуса бугских егерей. В этом жарком деле 18 августа снова тяжело будет ранен М. И. Кутузов, снова в голову и снова выживет назло всем прогнозам врачей.

Кстати, о врачах: им снова нашлась спешная работа над бедным телом нашего героя. Как видно, вторая половина лета 1788 г. была для него несчастливая: 18 августа в Кинбурне на складе боеприпасов произошел сильный взрыв, было много убитых и раненых, в том числе и сам генерал-аншеф. На следующий день ему было так плохо, что письмо к В. С. Попову писал за него адъютант, а сам он смог вывести своим бисерным почерком лишь короткую приписку:

Суворов получил тяжелую контузию в грудь и ожоги на лице. Потемкин 20 августа послал ему теплое, соболезнующее письмо, в котором были и такие строки:

Мало этого, он прислал для ухода за раненым генералом сиделку госпожу Давье[759].

Всю осень провел Александр Васильевич на Кинбурнской косе. Здоровье восстанавливалось медленно, еще 7 октября в письме к своему патрону он жаловался:

Он так и остался на этой песчаной полосе, зажатой между морем и лиманом, внимательно следя за турецким флотом, прорывающим блокаду Очакова, и донося обо всем, что происходит, Потемкину. И наконец дождался: 6 декабря, на Святого Николая, крепость очаковская была взята штурмом российскими победоносными войсками. Он наблюдал за этим важнейшим батальным действием со стороны. Впервые в его богатейшей военной практике подобное происходило на его глазах, но без его участия. Зная характер полководца, можно представить, как он кусал губы. Напрасно: человеку не дано знать, что ждет впереди. Суворова ждал Измаил.

Но радость полководца была непритворна: в тот же день шлет он короткое письмо в русский лагерь:

Боже даруй Вам вящие лавры. Остаюсь с глубочайшим почтением…»[761]

Через пять дней новое, снова короткое и очень простодушное послание:

Он первым точно определил историческое значение взятия турецкой твердыни[763]. До самого Рождества пробыл полководец в Кинбурне, пока не получил от Потемкина приглашение ехать с ним вместе в Санкт-Петербург. Наш герой тут же, 23 декабря, откликнулся, снова двумя строками:

Все, очаковская страница его жизни была перевернута рукой судьбы.

Они вместе прибыли на берега скованной льдом Невы 4 февраля 1789 г., а уже 11 февраля присутствовали в Зимнем дворце на торжестве, когда государыня из дворцового фонарика смотрела на две сотни турецких знамен, захваченных при штурме, которые везли мимо окон Зимнего в Петропавловскую крепость. После этого за обеденный стол императрицы было приглашено 87 персон, были среди них и Потемкин с Суворовым. Почти всю весну наш герой провел в столице, навещал любимую дочь в Смольном, очевидно, пользовался услугами врачей. Наконец, 15 апреля в императорской резиденции, за окнами которой освободившаяся от ледяной пелены Нева несла свои весенние воды в Финский залив, была торжественная церемония награждения очаковских героев. Первым был награжден, конечно же, сам фельдмаршал: из рук Екатерины II получил он орден Св. великомученика и победоносца Георгия 1-й степени. Вторым государыня награждала генерал-аншефа Александра Суворова. Потемкин в представлении к награждению так описал его заслуги: