Последнее дело Лаврентия Берии - Сигизмунд Миронин

Жданов, Вознесенский и Косыгин готовили денежную реформу 1947 года, от Вознесенского ушла инсайдерская информация, и многие партийцы схитрили. Поэтому когда Абакумов это раскопал, то Косыгина, ставшего на полгода министром финансов, снова заменили Зверевым.

Для того чтобы запустить дело, Абакумов предпринял шаги, чтобы создать повод. Пришла анонимка о манипуляциях во время партийных выборов. В Ленинград первым секретарем был направлен Андриянов, известный своим догматизмом и принципиальностью. Он выявил нарушения в подсчете голосов и сообщил в ЦК, затем обнаружилось, что ярмарка, которая была проведена в Ленинграде, прошла с организационными нарушениями и во время нее пропала неизвестно куда масса дефицитных товаров. О ней знали (и даже разрешили ее проведение) Маленков и Вознесенский, но сам факт такой пропажи заставил найти формальные нарушения в ее проведении. То есть обвинение фигурантов было наружной мишурой, за которой скрывались мерзкие дела.

— Почему вы тормозили расследование по делу ЕАК?

— Я тормозил расследование дела ЕАК по причине отсутствия состава серьезного преступления. Дело «гнило» почти два года. Следствие по делу ЕАК также зашло в тупик. Мы хотели дойти до дна.

Берия вспомнил, как Булганин проявил невиданную прыть и, пока Сталина не было в Москве, организовал суд на ЕАК и всех расстрелял. Он тогда не догадался о причинах подобной прыти.

— Почему записка о возобновлении дела ЕАК написана Маленкову и Берии, но не была послана первому заместителю председателя Совета Министров Булганину?

— Да потому, что он сам ее писал. Он ведь был ответственен за органы. Благодаря усердию Рюмина дело ЕАК доводится до суда, который состоялся летом 1952 года. Евреи ЕАК присваивали антиквариат и сохраняли своим отпрыскам. Сталин этим делом не занимался, он писал книгу по политэкономии.

Возникла долгая пауза. Берия встал и через секунду спросил:

— Откуда у вас столько трофейных вещей?

— Накопил.

— Мне-то не врите! — вскричал Лаврентий Павлович. — Вы воровали!

— Да, — Абакумов опустил глаза. У Абакумова нашли массу трофейных вещей. Абакумов тоже был не прочь поживиться трофейным имуществом, не зря у него все это нашли. Видимо, Абакумов за услуги стал брать себе часть трофеев. Он закрывал глаза на все это. Он откладывал из конфискованного у воров. — Но ведь все наверху хапали!

— Не врите! Далеко не все! Виктор Семенович, зачем вы брали свою долю от бандитов, закрывая глаза на некоторые моменты их деятельности? Вы, гражданин Абакумов, полезли не в свою епархию, — использовав слово «гражданин», Берия еще больше отдалял Абакумова от себя. — Я понимаю, что вам предъявили абсурдное обвинение в том, что вы прохлопали у себя под носом «сионистский заговор» Еврейского антифашистского комитета, а потом добавили в обвинение абсурдные утверждения, что вы не проявили достаточно активности в так называемом деле врачей. Но сейчас все врачи освобождены. Поскольку состава преступления нет, то мы вас скоро освободим. Но не в ближайшие дни.

Увидев, что Берия погрузился в воспоминания и не слушает показания, Абакумов остановился. Берия немедленно очнулся и вернулся в реальность. И Абакумов продолжил свой рассказ:

— Затем я вышел на Жукова, но Хозяин с подачи Кузнецова запретил мне его трогать. Они организовали какое-то сборище маршалов и генералов, осудили Жукова за бонапартизм и отослали в Одессу подальше от моих следователей. Но Жуков не унимался. В августе 1946 года наши органы в Белоруссии задержали семь вагонов с трофейным имуществом, шедших из Германии. Разразился скандал, его поднял тогдашний первый секретарь компартии Белоруссии Пономаренко. Когда я вышел на банду воров в самом верху в 1948 году, Булганин, как военный министр, поехал в Одессу и потом, ничего не говоря товарищу Сталину, отослал Жукова в Челябинск, где мои следователи его уже не достали.

В том же 1948 году я получил информацию о недостойном поведении во время блокады Ленинграда некоторых партийных функционеров и госслужащих. Там они действовали за спиной товарища Жданова, который очень боялся бомбардировок и работал в основном в бункере. В 1948 году мне сообщили о высокой коррупции в Питере и фальсификациях на партийных выборах. Затем стала поступать информация о воровстве (у нас, сыскарей, используют термин — распил) средств, поступавших в руки ЕАК, когда часть продуктов и дефицита оседала в квартирах и на дачах членов ЕАК. Я доложил товарищу Сталину, но он не поверил. Тогда я решил действовать напролом. Тут как раз подвернулся случай со смертью товарища Жданова.

— И что же вы выяснили в связи со смертью Андрея Аркадьевича?

— Не Аркадьевича, а Александровича, — машинально поправил Абакумов. Берия же, как обычно, просто проверил Абакумова. Он любил тестировать допрашиваемых методом оговорок. По тому, как человек реагировал на оговорку, он судил о его искренности в показаниях. Между тем Абакумов продолжал: — Я доложил Сталину о своих подозрения по поводу смерти Жданова, но не поверил. Тогда я решил спровоцировать Кузнецова и его сообщников, которые прилетели на Валдай для сокрытия улик после убийства Жданова. До этого мой куратор Кузнецов мешал мне расследовать воровство в блокадном Ленинграде. Я дал указания сексоту Тимашук написать ему два письма об инфаркте. Они успокоились, что все думают, будто у Жданова был инфаркт. Они провели ярмарку, подделали выборы в Ленинграде. Там я отследил их встречи и понял, что Вознесенский тоже в их группе. Затем странным образом появилась информация о шпионских делах ленинградских фигурантов и потере секретных документов из Госплана. Расследование, проведенное комиссией ЦК, подтвердило мои обвинения.

Берия хорошо помнил те события.

— Тогда я не придал значения тому, — продолжал Абакумов, — как вдруг у меня оказались эти документы, а сейчас думаю, что мне их подбросили. Только после того, как я нашел неопровержимые доказательства воровских дел этой преступной группы, Сталин мне поверил, но дал указание, чтобы в деле основной упор был на политические ошибки и прегрешения. Коррупцию мне было велено не выпячивать, однако жестко наказать тех, кто воровал или помогал воровать у блокадников. Мы отследили всех, кто участвовал в этом похабном деле, и все они получили по заслугам.

— Та-а-ак, — протянул Берия.

— Я сразу просек, что ленинградскую группу надо спровоцировать. Они ведь собрались на Валдае, что-то обсудить. Почему все трое приехали на вскрытие Жданова и почему вскрывали в неприспособленном помещении? Их можно было прихлопнуть. Я решил спровоцировать Кузнецова и свалить моего куратора.

Берия медленно поднял глаза, долго смотрел на арестованного и наконец спросил:

— Каким образом у вас на квартире оказалось столько трофейного барахла?

— Буду откровенен. Все равно меня уничтожат. Когда я вышел на банду трофейщиков, я решил, что, поскольку Хозяин их не трогает, сам провести расследование.

— Вы имеете в виду товарища Сталина? — прервал его Берия.

— Именно так. Так вот, поскольку вождь их прикрывал, то, думал я, и меня не тронет, если я небольшой кусочек от их наворованного отколупну. Но я ошибся.