Неукротимая Сюзи - Луиза Башельери

– Двое мужчин схватили меня и очень быстро куда-то понесли. Они проворно продирались сквозь толпу, потому что двигались как раз в том направлении, куда шли все остальные… Я кричала, звала на помощь, но ты меня так и не услышала…

– А что это были за мужчины? Один из них был рыжим, одноглазым и с деревянной ногой?

– Нет. Мне кажется, это были переодетые солдаты, однако я в этом не уверена, потому что они были грязными и грубыми, как сутенеры…

– Куда они тебя утащили?

– В замок, который находится на берегу реки, по ту сторону большого моста – там, где расположены винные погреба…

– Наверное, в замок Гран-Шатле, – предположила Сюзи. – Там большая тюрьма…

– Меня завели в подземелье, заставили встать на колени и положить голову на скамью, раздели и…

Кимбу охватило такое сильное волнение, что она невольно замолчала. Ей все еще было очень страшно. Сюзи не стала задавать ей новых вопросов, чтобы не заставлять ее говорить в тот момент, когда делать это ей было очень трудно. Некоторое время спустя, взяв себя в руки, Кимба прошептала:

– Мои мучители заявили мне, что на мне поставили клеймо, предназначенное беглым рабыням, непристойным женщинам и безбожницам… потому что я черная и не крестилась тогда, когда следовало это сделать…

Выслушав рассказ Кимбы о том, какой ужас она пережила и каковы были его причины, Сюзи задумалась над тем, как можно добиться справедливости. О том, как ведут себя люди из Шатле, она прекрасно знала. Подать жалобу – это значит подвергнуть себя риску быть арестованным, допрошенным, обвиненным в выдуманном преступлении и осужденным за него, то есть в конце концов оказаться в тюрьме или же, если ты мужского пола, на галерах…

Получалось, что оскорбление и рана, нанесенные Кимбе, останутся безнаказанными. Сюзи, еле сдерживая бурлящий в ней гнев, впервые едва не пожалела о том, что вырвала эту женщину из рабства и из той обстановки, в которой та жила раньше.

А еще она задавалась вопросом, имело ли какое-либо отношение к происшедшему участие в процессии Рантия, пусть даже это и не он лично организовал похищение Кимбы. Но как это можно выяснить?

Сюзанне приходилось признать, что господин де Пенфентеньо был прав, когда предупреждал ее, что ей придется нелегко в Париже, если рядом с ней будет находиться негритянка. Она уже даже начинала побаиваться того, что ждало ее и Кимбу в будущем.

Обе женщины стали вести в своем доме на улице Сен-Мерри жизнь затворниц. Сюзи снова взялась за перо, а Кимба, уже больше не решавшаяся выходить на улицу в одиночку (как она делала раньше), сосредоточилась на самообразовании.

Сюзи целыми днями сидела за письменным столом, роясь в памяти в поисках интересных эпизодов и затем излагая их на бумаге с впечатляющей выразительностью. Она писала, вносила исправления, переписывала, переделывала все снова и снова, если какой-нибудь оборот начинал казаться ей излишним или когда, по ее мнению, написанные ею фразы были неудачными. Она полагала, что форма должна соответствовать содержанию. Написав очередные несколько страниц, она читала их своей подруге, которая могла оценить не только стиль, но и правдивость повествования.

Кимба изучала латинский язык, легко усваивая его нелегкую грамматику, читала «Илиаду» и знакомилась с философией по произведениям Мишеля де Монтеня[115], с поэзией – по произведениям Ронсара, дю Белле[116]и Клемана Маро[117], с театром – через произведения Аристофана[118], Еврипида[119]и Мольера[120].

Она не спрашивала больше, воюют ли племена во Франции друг с другом и вершат ли в ней суд вожди. Она уже знала, что мертвых хоронят на Кладбище Невинных, находящемся совсем недалеко от улицы Сен-Мерри. Она также знала, что в одном ливре двадцать су или двести сорок денье, поскольку в одном су двенадцать денье.

Если шевалье все-таки выходил из дому – один или вместе с Кимбой, – он то и дело оглядывался, ожидая увидеть позади себя следящего за ним Рантия или какого-нибудь другого типа с физиономией висельника.

В конце концов не выдержав, Сюзи поделилась своими тревогами с Кимбой: она рассказала ей о господине де Броссе, о его назойливом любопытстве и о соглядатаях, отправленных им подглядывать за каждым жестом и поступком шевалье де Лере, которого он лично убил на дуэли, состоявшейся на лугу Пре-о-Клер в 1718 году. Когда она упомянула о Жане Маливеле – доносчике, с которым она столкнулась сначала за столом в усадьбе Клаподьер, а затем перед церковью в Новом Орлеане, Кимба расплылась в широкой улыбке.

– Этого я знаю! – сказала она. – Он приехал совать свой нос в дела губернатора, и господин де Бенвиль без долгих разговоров выдворил его из своего дома. Уж кто-кто, а этот тип тебе больше докучать не сможет…

– Это почему?

– А потому, что за два дня до нашего отъезда с ним произошел несчастный случай. Он упал в байу, и его сожрали кайманы.

Обе женщины произнесли по поводу кончины этого бедолаги шутливую надгробную речь: Сюзи горячо поблагодарила кайманов, а Кимба пожелала им не сдохнуть оттого, что они наелись испорченного мяса. Затем Кимба предложила Сюзи произнести заклинания, которые не позволят господину де Броссу ее больше беспокоить, однако Сюзи этого делать не захотела.

С течением времени Сюзи стала тяготиться своей отшельнической жизнью, при которой она могла общаться с одной лишь Кимбой. Излагая на бумаге – все как было, без прикрас – свои воспоминания о корсарском плавании, она невольно задумывалась о Ракиделе, об их страстной, но короткой любви и о его исчезновении. Эти мысли были для нее мучительными, потому что огонек любви к этому человеку в ней все еще горел, хотя она и пыталась его погасить.

Сюзи регулярно получала известия от Эдерны. Из письма, полученного в январе 1726 года, она узнала, что Элуан де Бонабан, став интендантом юстиции, полиции и финансов Нормандии, уполномоченным следить за исполнением в провинции распоряжений короля, теперь живет в Париже на площади Побед в очень красивом доме, построенном в конце предыдущего столетия господином Мансаром[121]. Сюзи решила навестить Элуана.

Она, конечно, испытывала чувство неловкости, собираясь оказаться лицом к лицу с этим человеком, однако, когда ему доложили, что с ним хочет поговорить Антуан Карро, шевалье де Лере, он распорядился немедленно пропустить его к нему. Пренебрегая условностями, приличествующими его высокому посту, он крепко обнял этого шевалье, который не был ни знатным господином, ни высокопоставленным королевским чиновником. Если бы посторонний присутствовал при этой встрече, его очень удивило бы то, что он услышал.