Планета шампуня - Дуглас Коупленд

Ехали мы в тот день с Анной-Луизой в наше обычное место — ресторан «Улёт», иначе — и с большим основанием — именуемый «Свалкой токсичных отходов». Теоретически «Свалка» специализируется на техасско-мексиканской кухне, но «не будем кривить душой, — как говорит Анна-Луиза, — обычная столовская жрачка, приправленная халапеньо[5]. Ну и нормально. Марджинально».

У меня дежурное блюдо в «Свалке» — гамбургер «фунгус-гумунгус»: мясной фарш, который хозяин, мистер Веласкес, закупает у мафии (оптом, несомненно, вместе с осиновыми опилками и прокрученными через мясорубку жертвами заказных убийств) и который перемешан с большим, даже чрезмерно большим, количеством кусочков грибов, мясистых и пружинистых, как свеженаструганная китовая ворвань. Анна-Луиза всегда берет диетическую кока-колу.

— Тайлер, — говорит Анна-Луиза, когда мы подъезжаем к «Свалке», — я, знаешь ли, скучала по тебе, пока ты был в Европе.

— Я тоже по тебе скучал.

— Тайлер…— Пауза. — Там у тебя что-то было? Зря я спросила. Тебе неприятно? Я не должна тебя спрашивать, это нечестно. Все, молчу.

— О чем ты?

— Да просто… — Она смакует эту минуту. — Ты теперь как-то дальше от меня, чем был до отъезда. А я думаю, когда люди отдаляются, значит, у них есть какая-то тайна, которой они не хотят делиться, потому что не уверены, как ты с этим справишься.

— С чем?

— Ладно, все это чушь. Сама себе напридумывала. Смотри-ка. Скай здесь — вон ее Салунмобиль. — Она поворачивается и смотрит на меня. — Но ведь ты рассказал бы мне, если бы у тебя была тайна, правда? Я с чем угодно справлюсь. Ты же знаешь.

— Знаю.

— Вот и хорошо. Пошли.

Анна-Луиза первая заходит в «Свалку», а я проверяю и перепроверяю, закрыты ли дверцы машины.

Представьте себе, что вы усаживаетесь в кресло перед экраном и вам показывают жутко кровавый фильм про то, как вам делают операцию, которая спасла вам жизнь. Без которой вы были бы не вы. Но вы этого не помните. Или все-таки помните? Понимаем ли мы, какие события делают из нас то, что мы есть? Дано ли нам понять, в силу каких побудительных причин мы делаем то, что делаем?

Когда мы ночью спим — когда идем через поле и видим дерево и на ветвях его стаю спящих птиц — когда говорим друзьям не всю правду — когда держим друг друга в объятиях, — какое хирургическое вмешательство испытывают наши души — через какие мы проходим разрушения, исцеления, потрясения, постичь которые нам не суждено вовек? Какие создаются фильмы, которых никто никогда не увидит?…

Что ж, будем называть вещи своими именами. У меня в Европе действительно было. А было то, что я там встретил другую — Стефани — вот я и произнес ее имя — и на время я забыл Анну-Луизу.

Само собой, теперь я снова о ней помню. Теперь.

И конечно, мои отношения с Анной-Луизой изменились. Почти нет уже прежней жадности, когда хочется всего и сразу, но это и к лучшему. Да у нас и никогда-то не было любви по образу и подобию залихватской пивной рекламы. Меня, кажется, даже угнетало порой, что наши отношения совсем не тянут на «крутую» рекламу. Ну, вы понимаете: машины, развивающие космическую скорость под рев какой-то термоядерной музыки, штук двадцать неприступных красоток в бикини — мастериц поджаривать вас на медленном огне, хотя у самих одно на уме… Мало-помалу свыкаешься с тем, что имеешь.

Если мы с Анной-Луизой слишком часто повторяем друг другу «ты мне нравишься», это только потому, что мы прекрасно знаем: в нас не хватает страсти, которая, как считается, должна была бы нас обуять. Какие-то мы скованные. О таких вещах много думать вредно.

Анна-Луиза мне нравится. Вместе нам хорошо и просто, и я надеюсь, что этого достаточно. От мысли, что должно же быть что-то еще, я делаюсь усталым и разбитым.

— Тайлер! Анна-Луиза! Привет царям природы, пожирателям низших форм! Кстати, глянь-ка вот на это.

Скай, подружка Анны-Луизы, перебрасывает мне псевдофирменные солнцезащитные очки, сработанные каким-нибудь трудолюбивым островным народцем в Юго-Восточной Азии: гладенькие, блестященькие и противно пахнущие сырой ягнятиной. Скай и с ней вся наша компания — Пони, Гармоник, Дэвидсон, Лесли, Мей-Линь и Гея — оккупировали в «Свалке» кабинку под условным названием «Сибирь», в глубине зала, по соседству с видеогетто. Дэвидсон как заведенный щелкает моим фотоаппаратом с моей, между прочим, пленкой, и все семеро будто ополоумели — прихорашиваются и позируют — ни дать ни взять, немецкие пестицидные магнаты, всучившие свой «полароид» самому Энди Уорхолу. На столе, среди жратвы, неторопливо проявляются отснятые фотки. Странно наблюдать, как мои друзья дурачатся при всем честном народе, — это как среди бела дня увидеть луну в небе.

— М-гм, Откровенное фуфло, — говорю я, возвращая очки.

— Ах-ах, как же! Мы же были в Европах!

— Расслабься, Скай. Фуфло твои очки или нет, я тебе скажу без всякой Европы, и ты это прекрасно знаешь.

Никто не возьмется посягнуть на мой авторитет, если дело касается «дизайнерского» барахла под фирму. Откуда и моя поездка в Европу, и мой Комфортмобиль, и мой Модернариум? Оттуда: липовая «фирма» — часы да футболки. В нашем студенческом городке я был торговым представителем некой компании, обосновавшейся в окрестностях Прово, штат Юта, которая стала вечной головной болью для модного дома «Шанель». И для «Ральфа Лорана», и «Ролекса», и «Пьяже», и «Хьюго Босса». Мой скромный бизнес, надо сказать, развивался довольно бойко, до тех пор, конечно, пока не вмешались копы и не прикрыли его.

— Улыбочку! — Гея снимает «полароидом» меня и Анну-Луизу, и пока мы старательно изображаем голливудские улыбки, на другом конце «Свалки» кучка юнцов и девах, любителей целыми днями ошиваться в торговом центре и гонять на скейтбордах, взрывом истерического гогота встречает появление на экране в конце видеоигры пульсирующего призыва — «Нет наркотикам!». Музыкальный автомат, начиненный компакт-дисками, выдает одну модную композицию за другой. Все наперебой болтают — так, ни о чем. Минк, моя любимая официантка, берет у меня заказ на «фунгус-гумунгус» и только вздыхает, когда Анна-Луиза в миллионный по счету раз просит принести ей диетическую кока-колу. Гармоник — задвинутый на компьютерных «Темницах и драконах» и повернутый на «старой доброй Англии» рыцарских времен — просит «прекрасную деву» «поднести ему меда», и Минк снова вздыхает и уточняет, какая кока-кола его устроит больше — обычная или диетическая.

— Этим летом в Амстердаме, — говорю я, — мне повезло столкнуться с малышней из какой-то бостонской частной школы. Мы в одном общежитии жили. Всю неделю они до тошноты обкуривались травой, объедались клубникой и хныкали, что их закусали комары, когда они катались по каналам. У них у всех был один пунктик: каждому, кто вместе с ними оказывался в пабе при общаге, показать, какие они богатенькие. Так вот, один из этих пижонов по имени Крис все нудил и нудил про свой «ролекс», который папаша ему подарил на день рождения, а потом он как-то вдруг вздумал пройтись насчет Ланкастера и нашего Завода — дескать, странно, что я еще не фосфоресцирую, как циферблат на часах. Тут я ему и говорю: «Слышь, Крис, дай-ка глянуть на твои часики». Он и дал. А часы липовые! О чем я ему и сообщил.