Четвертый бастион - Вячеслав Демченко

– Распорядитесь насчет атаки, – обернулся Павел Сергеевич к своему адъютанту-мичману с невозмутимым лицом стоика, но удержал его за локоть, прежде чем тот шагнул с помоста. – По моему приказу. Я буду сейчас на батарее.

Затем Раймерс, мельком и исподлобья глянув на Виктора, добавил:

– А вы-с отправляйтесь, голубчик, назад. Скажите Константину Марковичу, что приложим все усилия, чтоб удержать неприятеля до подхода подкреплений.

– Я, пожалуй, вернусь позже, но с более обстоятельным докладом, Павел Сергеич, – учтиво, но холодно возразил лейб-гвардии поручик, берясь за эфес сабли с серебряным темляком.

– Впрочем, как хотите-с, – хмыкнул командир бастиона, уже взбираясь по земляным ступеням на бруствер редута.

Занятые французами ложементы

Французы приняли его, должно быть, за своего дезертира, потому как, не успел штабс-капитан Пустынников пробежать по изрытой земле и полста шагов назад, в сторону бастиона, как сзади загрохотали выстрелы. Вольтижерская пуля с жужжанием пронеслась, казалось, возле самого уха.

Разглядев в серых клубах дыма синюю шинель, русские штуцерники тоже не стали особо вдаваться в соображения, что понадобилось одинокому французскому пехотинцу на наших позициях, и навстречу Пустынникову также полетели пули, но теперь русские.

– Вот черт! – штабс-капитан рухнул в ближайшую воронку. – Из огня да в полымя.

Он принялся расстегивать шинель, под которой была только белая нательная рубаха. Но, правда, оставались еще французские красные шаровары и, соответственно, повод для смущения как той, так и другой стороны. Как бы обе не вздумали его пристрелить «от греха подальше». «C’est la vie», как говорят французы, но что поделаешь?

«А это что?!» – не успев стряхнуть рукавов шинели с локтей, Илья насторожился.

Сквозь привычные грохот, вой и визг канонады, с утра безостановочно давящей на череп, ему послышался рокот барабанного боя. Рокот доносился со стороны бастиона, из-за вала, окутанного облаками порохового дыма и тучами серой гари. Атака?

Штабс-капитан вскинулся на колени.

Так и есть. Первая волна серых шинелей, пробившись сквозь клубы дыма, перехлестнула вал передовой батареи, барабанная дробь стала тонуть в многоголосом крике, перерастающем в рев «ура».

«Куда их черт несет, так не вовремя!» – обернулся Илья в сторону оставленных им ложементов. Прежде чем он метнулся на глазах изумленных фузилеров в сторону бастиона, он видел, как со стороны 1-й параллели союзников, из засыпанной наполовину траншеи потянулась вереница пехоты в красных кепи и синих, железного отлива, шинелях с бахромчатыми эполетами. С самоубийственной целеустремленностью французы шли прямо к тому месту, где под двумя саженями земли и пудами камней зловеще притих «камуфлет[14]» из нескольких бочонков пороха. Но теперь… как бы и своим не перепало.

Не раздумывая и даже забыв скинуть Crimeennes[15], так и оставшуюся в рукавах, штабс-капитан ринулся навстречу наступавшим… и снова рухнул, пропустив над головой нестройный первый залп первой шеренги своих же. Метнулся, пригнувшись, вперед, оказался перед колонной и заорал:

– Стой!

Но мыслимое ли дело остановить лавину? Уже исполненные решимости умерщвлять и умирать, солдаты даже своих-то командиров слышали не всякий раз, так что, если бы не дым, стелющийся по земле, фигуру в красных штанах, мечущуюся перед колонной, кто-нибудь непременно взял бы на мушку тяжеловесного солдатского пистоля или взмахнул бы тесаком.

Надеяться на рассудительность людей, разгоряченных предвкушением боя, как-то не приходилось. Поэтому, когда над головой Ильи, блеснув серебряным бликом, взметнулась сабля, ему только и оставалось, что выхватить из ножен свою, верней – убитого француза, пехотную шпагу.

Севастополь,

столовая князя Мелехова

– И вообразите себе, с добрую минуту наши герои бились на саблях так, что только искры летели, – вдохновенно взметнув кулак над головой, прапорщик Лионозов обвел присутствующих горящим взором, как если бы сам только что нанес сабельный удар. – И вдруг, вы не поверите, господа… – опустив кулак и прижав его к груди, воссиял прапорщик улыбкой узнавания. – И вдруг Виктор Сергеевич расслышал в горячке поединка, что противник его, француз, отчаянно ругается по-русски и самым солдатским образом!

Гомерический смех заставил трепетать свечные язычки пламени в канделябре и заглушил деликатные дамские смешки в веер.

– Вот где оказия! Да уж, печальный мог выйти анекдот, окажись кто-нибудь из них менее проворен в фехтовании, – грузный отставной подполковник от кавалерии, щеголявший в старомодном мундире со снятыми эполетами, и он же хозяин дома – князь Дмитрий Ефремович Мелехов – помотал лысеющей головой. Затем он, кряхтя, поднялся с черной крышки рояля, куда почти лег, навалившись грудью, от хохота, и, как будто ставя точку в своем веселье, хлопнул пухлой ладошкой по черному лаку, на котором плясали отраженные огоньки. Рояль отозвался благородным бронзовым гулом.

– Нет, нет… оба противника были достойны друг друга, – с иронической улыбкой произнес поручик Соколовский, образовавшись в высоких дверях столовой.

Даже тут – в зале княжеского дома, отличного от прочих на этой узкой улочке только пузатой, на деревенский манер, колоннадой портика, – чувствовалось тревожное дыхание войны, несмотря на салонное благодушие и размеренность быта, кажущуюся безмятежность и разбросанные на трельяже милые женские безделицы: кружевные перчатки, парфюмерные флаконы и лорнет, вполне бесполезный. К примеру, о войне говорило то, что на ломберном столике в зале поверх старого «Московского Меркурия» и «Ведомостей» лежал кремневый пистолет. Это оружие Дмитрий Ефремович чистил ежедневно, пусть и без всякой надежды употребить. Также можно было заметить, что с одной из пилястр в простенке меж высокими арочными окнами обвалилась капитель в виде амура – еще во время первой бомбардировки. И, наконец, армейские серые и черные флотские шинели, не поместившись в тесной прихожей, лежали грудами на подлокотниках кресел.

– А-а… друг мой! – захромал навстречу гостю князь Мелехов, раскинув объятия, в которые, впрочем, ловить Виктора и не собирался, зная наверняка, что тот как-нибудь, да уклонится. – А я тут наслаждаюсь вашим подвигом, как старый пес дармовой костью. Сами-то мы уже, увы, не лаем-с, не кусаем. А вот вы у нас действительный герой.

– Вы ко мне несправедливы, – отмахнулся лейб-гвардии поручик. – Какой герой? Что тут, право, героического? Сплошной конфуз, если подумать.

Виктор закатил глаза, очевидно пережидая протестующий шум в обществе, где партикулярного платья и военного мундира было примерно поровну – с дюжину тех и других, исключая кисею и дымку дамских туалетов.