Сердечная терапия - Мила Иванцова

Машина ее успокаивала, вождение уравновешивало, как и просто сидение в этом ее маленьком мире, который словно оберегал от внешних невзгод. Хотя иногда, чтобы «выпустить пар», она кружила по городу или носилась по загородным автострадам в таком раздраженном состоянии, что вполне могла попасть в аварию, и тогда вряд ли эта металлическая капсула смогла бы ее защитить. Иногда Антонина останавливалась, чтобы оглядеться, и не могла понять, где находится и почему. Так же, задумавшись, бродила она по магазинам или сидела в кафе, забывала там свои вещи, а потом не могла вспомнить, где именно была. Она уже начала опасаться за свою психику, способность мыслить здраво, думала, не лучше ли открыть карты и спровоцировать откровенный разговор с мужем, но последствия были бы непредсказуемыми, и она не решалась.

Выбросила окурок в окно.

Подкрасила губы, глядя в зеркало заднего вида.

Завела двигатель и стала ждать, пока он прогреется.

Включила радиоприемник.

Зазвучала песня их молодости.

Волна эмоций сжала горло.

На глаза накатили слезы.

При теперешних обстоятельствах, когда она совсем не планировала остаться одна, ушедшие времена казались романтичными, а отношения – близкими к безупречным, хотя, наверное, это была идеализация привычного своего, что жалко терять, каким бы оно ни было.

Антонина покружила по городу, и машина будто сама доехала до детского сада, где не так давно она встречалась с Яной, где неожиданно они познакомились с Александрой, – удивительная встреча, странное знакомство. Рассказать кому-то из респектабельных приятельниц, у которых мозг не взвинчен такой ситуацией, – не поймут. Антонине действительно стало легче после того разговора. Потом она еще раз звонила Яне, но та извинилась и сказала, что болеет дома и никого не принимает. Это было, когда Антонина, продержавшись несколько дней, опять открыла электронный почтовый ящик мужа и получила новую порцию чужой романтики…

Она вышла из машины, механически постучала носком сапога по колесам, достала из сумочки сигареты. Воскресным вечером окна детского сада были темны, но Антонине очень хотелось поговорить с Яной (а с кем еще?), хотелось, чтобы живая душа просто молча выслушала ее, разделила ее страдания, обиды и опасения. Порой она чувствовала себя мухой, которую накрыли перевернутым стаканом, – муха бегает по кругу, ища выход, и не находит, и тесно ей, душно и страшно…

Собственно, наличие слушателя мало что могло изменить, но ей хотелось, чтобы кто-то поддержал ее, сказал что-нибудь созвучное ее мыслям – козел, мол, свинья неблагодарная… А лучше бы кто-то сказал, как ей дальше жить, как исправить ситуацию… А еще лучше – как открутить время назад, чтобы не нашлась та Соня, не пересеклись пути Антонининого доморощенного профессора и этой стервы… Разве она такая уж плохая жена? Разве настолько неинтересна как женщина?

Бросив окурок в снег, Антонина разыскала номер Яны в своем мобильном и позвонила. Извинилась, спросила, как здоровье и могут ли они встретиться где-нибудь в кафе и поговорить. Яна сказала, что почти выздоровела, но выходить на холод ей бы не хотелось. Потом, почувствовав растерянность Антонины, помолчала и сказала, что может принять ее дома.

Яна смутилась, выкладывая в кухне из Антонининого пакета мандарины, печенье, конфеты и молотый кофе, который мгновенно наполнил небольшое помещение пьянящим ароматом:

– Ой, зачем же вы столько всего принесли? Это же настоящие именины можно устроить! Не надо было!

Антонина улыбнулась, махнула рукой и мотивировала практично:

– Не напрягайтесь! Пока поговорим – съедим. Я и сама замерзла и давно не ела. А вам после болезни тем более не повредит.

Сначала разговор крутился вокруг общих тем, но Яна по своему опыту прекрасно понимала, что ходят к ней чужие люди не для того, чтобы поговорить о погоде, политике или о ее рукоделии. Людям не сиделось дома наедине со своей жгучей проблемой, им нужно было говорить и говорить, так сказать, в терапевтических целях. Это похоже на то, как при отравлении организм исторгает все лишнее и токсичное, обессиливая себя, и тем самым очищается. Тягостные монологи пациенток тоже слишком часто напоминали акты мазохизма – исповедь обычно была как хождение по кругу, женщины ковыряли свои раны, не давая им зажить, без конца задавали вопросы, на которые не было ответов. По крайней мере, в тот момент не было… Так и Антонина – после нескольких общепринятых светских фраз неожиданно сказала:

– Как вы думаете, может, мне тоже кого-то себе завести? Не для жизни, а так… для снятия стресса. Конечно, я тоже не была святой, Игорь у меня не первый, и, честно скажу, были в молодые годы и лучшие претенденты, и потом… даже когда жили во Франции… Но сейчас он – мой депозит, я вложила в него всю свою жизнь… Я твердо решила его не отпускать. Он мне должен! А по нашим глупым законам он может меня просто списать, как хлам. В Европе он платил бы мне алименты до конца жизни за отданные ему годы…

Антонина крутила в руках пачку сигарет, но сдерживала желание курить. Она, похоже, совсем не ожидала ответа от «психолога», а проговаривала вслух то, о чем день и ночь думала, наблюдая за мужем, заглядывая в ненавистные «Одноклассники», роясь в карманах и замирая от мысли о туманности своего будущего.

– Я нахожусь в каком-то ступоре. Мой мозг не идет дальше двух мыслей. Первая – зачем я тогда, тридцать лет назад, вышла именно за него? Вторая – жажда мести. Я улыбаюсь ему, готовлю еду, слушаю его рассказы о работе, аспирантах и всякое такое, конечно, ничего не слышу и не понимаю, потому что в голове стучит одно – «Скоро все это рухнет». И хочу сделать ему так же больно, как он делает мне. Конечно, он не знает, что я в курсе, он думает, что профессор-физик – очень умная единица и может обмануть кого угодно, и не подозревает, какие муки я терплю. Но он также не подозревает, какая жажда мести меня печет. Постоянно. Даже когда мы занимаемся сексом. А мы же им занимаемся, «не пропуская тренировок», хочет он того или нет. Может, он в этот момент представляет в своих объятиях ту сучку в белом переднике, но меня это не волнует. Мы занимаемся этим тридцать лет так, чтобы ни сил, ни желания искать этого на стороне у него не оставалось! – Антонина ударила кулаком по столу и, сама испугавшись такой решимости, посмотрела Яне в глаза, ведь весь монолог она произнесла, глядя на маятник настенных часов, который болтался над кухонным столом туда-сюда, словно смахивая моменты ее жизни, как крошки со стола.

– А вам хорошо с ним… ну, в постели? – вдруг спросила Яна.

– Наверное. Я считаю, что этим удержала его в критическом возрасте около себя. Мы давно привыкли к этому. Привыкли так, что этого не хватает, как… как сигареты, когда ты уже втянулся в курение, – задумчиво сказала Антонина и скривила губы на последнем слове – пожалуй, впервые осознав связь табачной зависимости с фамилией ее конкурентки Сони…[1]