Сердечная терапия - Мила Иванцова

Как только серебристая «тойота» остановилась в осенних сумерках перед светофором, от двойной разделительной полосы к дверце водителя бросилась пара – девушка с микрофоном и высокий парень с камерой на плече. Девушка постучала пальцами в окно и улыбнулась водителю. Стекло медленно поползло вниз, открыв в рамке окна женское лицо. Под светом фонарей оно казалось усталым и немного удивленным. Парень с камерой подошел ближе.

– Скажите, что такое счастье? По вашему мнению, конечно, – звонко произнесла девушка, сунула микрофон в окно и замерла.

Она стояла, наклонившись к респонденту, улыбалась скорее искренне, чем вынужденно-киношно, и ждала ответа. Женщина за рулем, словно не услышав вопроса, рассматривала юную пару, но, казалось, думала о своем.

– Так что вы понимаете под словом «счастье»? – нетерпеливо переспросила девушка, удивленная такой длинной паузой.

Светофор перемигнул, сзади нетерпеливо фафакнул автомобиль. Девушка вздрогнула, отдернула руку с микрофоном, выпрямилась. Стекло плавно поползло вверх, но вдруг остановилось.

– Сколько вам лет? – прозвучал из салона усталый женский голос.

Девушка пожала плечами:

– Двадцать один, а что? – Она оглянулась на оператора, тот продолжал снимать.

– Вот это оно и есть – СЧАСТЬЕ. Счастье – это быть молодым…

Окно закрылось, «тойота» тронулась с места.

– Жека, ну, нормально, а?! – развела руками девушка, отходя вслед за оператором к двойной разделительной полосе.

– Нармальна, Женька! Снято! – засмеялся оператор, снял с плеча камеру, посмотрел на часы. – Все, нечего здесь мерзнуть, завтра завеемся в какой-нибудь супермаркет, где тепло, светло, народ бродит расслабленный, там и поснимаем. Поехали ко мне греться, а?

Последние дни осени далеко не так приятны, как, скажем, бабье лето. Большой город уже без листьев, но еще без снега. Ветер треплет за окном кусты и деревья, иногда срывается дождь, потом передумывает и снова прячется в облаках, а те ползут низко, медленно, словно присматриваясь к людям, которые живут в этом городе. Но вообще-то облакам все равно, они несутся дальше, оставляя людей в их суете и вечных проблемах.

Яна смотрела в окно, держа обеими руками керамическую кружку с горячим чаем. Тепло согревало пальцы и, казалось, расходилось по всему телу. Где же она перемерзла? Теперь было больно глотать, ее тело просилось домой, под горячий душ, затем в мягкую пижаму, шерстяные носки и под теплое одеяло. Но она, отпустив своих кружковцев, должна была дождаться посетительницы.

К тридцати годам у Яны был диплом учителя труда и черчения и некоторый опыт работы в школе, которая разочаровала ее большей ориентированностью на отчеты и другую формальную бюрократию, чем на развитие действительно творческих способностей учащихся. По натуре не революционер, она не пыталась что-то изменить в системе, а при первой же возможности пошла другим путем – бросила школу и зарегистрировалась в налоговой как частный предприниматель. Приятельница, которая работала тогда в детском саду старшим методистом, составила ей протекцию в аренде свободного кабинета, и Яна обосновалась в конце коридора в комнате с кладовой. После обеда она проводила там занятия с теми, кто хотел научиться росписи по дереву или плетению разных изделий из бисера, кожи, разноцветных нитей, валянию из цветной шерсти – что сама умела, тому и учила. Кружковцы платили какие-то деньги за науку, а реализатор на Андреевском спуске продавала ее авторские работы, зарабатывая и себе, и Яне свежую копейку.

Но кроме умелых рук, терпения и хорошего вкуса у Яны был еще какой-то странный, непонятный дар. Она и сама не знала, появился он с течением жизни или, может, был в ней всегда, но дремал до поры. Яна умела, как говорила ее приятельница, «выровнять» человека в состоянии жизненной растерянности, депрессии, в тот период, когда руки опускаются и жить не хочется. Собственно, она сначала и не знала, что это умеет. Заметила только, что одна за другой начали приходить «поговорить» не только встревоженные знакомые, но и знакомые знакомых, совершенно чужие люди. Хотя им, похоже, было даже легче открыться постороннему человеку, как попутчику в ночном поезде, которого ты, сойдя на своей станции, больше никогда не увидишь.

Когда визиты посетителей (в большинстве своем – женщин) стали не случайными, а регулярными, Яна даже испугалась: кто она такая, чтобы люди приходили, как на исповедь, в надежде на какую-то помощь и совет от нее? Разве ее собственного опыта хватало, чтобы подняться над чужими ситуациями и их судить? И почему посетителям становится легче после общения с ней? Как это у нее получается? Вопросов было много, ответов мало. Но женщины шли, и отказать, даже когда хотелось, Яна не могла, потому что, упаси Боже, вдруг кто-то из них в своей безысходности после ее отказа бросится на рельсы метрополитена или с балкона? Как тогда жить? И уже редко бывала неделя, чтобы никто не пришел поговорить – то ли впервые, то ли для продолжения беседы. Яна уже назначала время, приходилось вести график и лимитировать «прием», чтоб и кружковцев своих не растерять. Ведь и рукоделье – тоже своего рода профилактика, которая не допустит нервного срыва в случае чего, потому что хобби, считала она, – это как дырочка в пароварке, через которую выходит пар при превышении критического давления в душе.

Уж это она знала наверняка. Пять лет назад, после неожиданной и циничной измены и ухода мужа, она, ко всему, еще и потеряла ребенка. Пожалуй, лишь то, что Яна умела творить руками, удержало ее на краю пропасти. Иногда она думала, что именно после этого, медленно, собственноручно выбравшись из липкого недоверия к людям вообще и к мужчинам в частности, отлежавшись и отревевшись во впадине синусоиды, называемой жизненным путем, она расставила точки над «i» и каким-то образом переродилась. А может, именно после этого и явился ее удивительный дар слушать и незаметно вытягивать из такой же ямы других. Она не знала, как это работает, но это было. Приятельница назвала ее дар «какая-то терапия».

Считать себя психологом, психотерапевтом Яна не осмеливалась, да и не хотела. Какой из нее психолог? Этому долго учатся, читают множество умных книг, перенимают чужой опыт, практикуются с наставниками, имеют на стенах дипломы в рамках и официальное право слушать и помогать. На визит к ней, бездипломной, могла решиться только женщина, которой уже не важно, кто и что будет с ней делать – хоть «бабка», которая станет выкатывать яйцом и шептать молитвы, хоть гадалка, которая раскинет карты и даст надежду, хоть какой-то шаман, который примется бить в бубен над ее головой, выравнивая ритм измученного сердца, – кто угодно, лишь бы выветрились из головы дурные мысли, что жизнь зашла в тупик, а из сердца вылезли бы колючки, которые мучают болью днем и ночью.

Когда-то, подумав о «бабке», Яна вспомнила, что ее покойная бабушка между делом рассказывала о своей матери, которая «что-то умела». Но разве молодежь к такому прислушивается? Вот и ушла бабушка за горизонт, так толком всего и не рассказав. Теперь-то можно, а раньше старались поменьше говорить об этом.