Чёрные крылья зиккурата - Морвейн Ветер

— Думаю, никогда не помешает завести ещё одного, — сказал он. — Пожалуй, куплю его после боёв.

Лицо Санта отобразило напряжение. Даже не оглядываясь на него, Маркус чувствовал, как корёжит его от мысли о том, что у Цебитара будет что-то, чего нет у него.

— Мне особенно понравилась его стать, — продолжил он. — Уверен, в твоих конюшнях такого не было никогда. Впрочем, — Маркус сунул торговке монетку и отобрал у неё кувшин с вином. Сделал глоток и только потом продолжил: — Когда он мне надоест, я могу его тебе проиграть.

Напряжение на лице Санта стало ещё сильней.

— Прошу прощения, — сказал он, через силу наклеив улыбку на лицо, — у меня дела. Я догоню вас потом.

Кэнсорин насмешливым взглядом проследил за тем, как растворяется в толпе его синий камзол.

— По крайней мере этот жеребец существовал? — поинтересовался он.

— Кажется, да, — сказал Цебитар. — Хочешь — сходи, проверь.

Кэнсорин фыркнул, а затем, прищурившись, посмотрел на него. Маркусу показалось, что тот о чём-то размышлял.

— Пожалуй, — наконец сказал он, — это будет забавно. Надеюсь, ты не будешь без меня скучать.

— Постараюсь не сойти с ума от тоски, — Маркус отвернулся от него. Теперь он смотрел куда угодно, только не на дверь, прекрасно понимая, как опасно выдавать перед этим даэвом свой истинный интерес.

Маркус знал обоих патрициев достаточно хорошо, чтобы ни один из них не мог его удивить.

Сант, семье которого покровительствовал Марс, был не то чтобы глуп, но слишком прост, чтобы принести настоящий вред. Он был по натуре таким же гвардейцем, как и сам Маркус, с той только разницей, что ему никогда не приходилось бороться за власть. Сант любил азартные игры, лошадей и женщин, с которыми можно было побыть собой.

Санта, как и самого Маркуса, с детства готовили к тому, что всю свою жизнь он будет воевать. Однако время завоеваний закончилось вместе с последними походами их отцов. Они же сами едва успели поучаствовать в финальных победоносных боях. И теперь все сражения проходили в кулуарах императорского дворца — а в этих играх Сант был не слишком силён.

Маркус хотел бы сказать то же самое о себе, но не мог. Ему приходилось разбираться в придворных делах с тех самых пор, как вступил в сонм предков его отец, а сам он, тогда ещё семнадцатилетним юнцом, переехал из провинциальных владений в Рим. Кто-то должен был представлять семью при дворе — и поскольку дядя Маркуса был убит на последней войне, этим кем-то оказался он.

В далёкой Александрии, на востоке, о котором с таким сомнением говорил теперь Сант, остались его сестра и усадьба, в которой он рос. Любить Рим — столицу Вечной Империи — Маркус не хотел и не мог. Его с детства учили почитать Рим, но абсолютно другой. Рим торжественных стягов, блестящих армий и легионов, марширующих в ряд. Здесь же последний нищий, казалось, пропах розовым маслом так, как будто каждое утро купался в нём.

— Ничего удивительного, — сказал как-то Кэнсорин, когда Маркус поделился этим наблюдением с ним, — в Риме самые богатые нищие на материке. Я слышал, один собрал на свадьбу две сотни человек — говорят, на Форуме особенно хороший доход.

Кэнсорин слышал и видел всё, и потому Маркус никогда его не любил.

Если они с Сантом принадлежали к старой аристократии, оказавшейся не у дел в новые времена, то семейство Кэнсоринов возвысилось не так давно. Отец Тавио был потомком древнего рода, но лишённый доходов с войны, последние годы провёл бы на голодном пайке — если бы не его северянка жена. Эта женщина хоть и не принадлежала к почитаемой расе, да и римлянкой никогда не была, имела хватку куда более жёсткую, чем многие из тех, кому титул достался по наследству. Благодаря своей красоте она имела немалый успех при дворе, так что многие поговаривали о том, имеет ли Тавио Кэнсорин отношение к патрицию Кэнсорину вообще. Кроме того, ей довольно быстро удалось наладить поставки бесполезных на южном побережье материка, но весьма любимых знатными римлянками редких пушистых мехов, так что финансовое положение супруга довольно быстро пошло вверх.

Так или иначе, при ней семейство Кэнсорин заняло почётное четвёртое место среди знатных семей, хотя руна, доставшаяся им от их покровительницы Венеры, была не слишком почитаема и не слишком сильна.

Тавио Кэнсорин, воспитанный ею в смешении традиций северных земель и нового Рима, полного роскоши и разврата, представлял собой олицетворение всего того, чем Маркус боялся стать когда-нибудь. Всего того, что он не одобрял и не понимал. Но к тому же ещё и всего того, что, как он знал, несло в себе опасность для него. Потому что, как бы ни привык Маркус к дворцовым интригам, эта жизнь всегда оставалась для него чужой. Как бы ни старался он понять окружающих людей, призванием его оставалась война.

Тавио Кэнсорин же мастерски умел манипулировать любым, кто вставал у него на пути, и это было для него так же естественно, как дышать.

Только убедившись, что тот покинул вестибюль, Маркус вздохнул наконец свободно и направился туда, куда стремился всей душой, но стоило ему сделать несколько шагов, как Клемента выросла перед ним и, кокетливо прикусив бархатистый фрукт, спросила:

— Не хочешь посмотреть рабов? Мне кажется, ты давно никого не покупал.

Маркус подавил тяжёлый вздох.

Он хотел было ответить грубостью, но не смог. Клемента оставалась единственной, кому он доверял и кого мог подолгу терпеть рядом с собой, а потому не имел ни малейшего желания её терять.

— Я думала, тебе захотелось светловолосой экзотики, — сказала она растерянно, заметив выражение его лица.

— Пойдём, — Маркус взял её под руку и направился к помосту для рабов. Клемента, обрадованная его вниманием, заметно расцвела и, минуя шеренгу крепких южан, а затем и ряды пышнотелых восточных гурий, стала пробираться туда, где стояли несколько более редких экземпляров. Маркуса она тянула за собой.

Девушек человеческой крови Клемента сразу отмела — подобная конкуренция была ей не нужна. Оставалось ещё двое валькирий, мужчина и женщина, каждый из которых мог по-своему Маркуса заинтересовать.

— Как тебе эта? — спросила Клемента. Она взяла за руку высокую, по меркам крылатого народа, светловолосую рабыню и заставила повернуться вокруг оси.

Маркус критически смотрел на предложенный ему предмет. Рабыня была красива холёной городской красотой, от которой у него сводило зубы. Бледная кожа обтягивала нежный овал лица с едва чётко очерченными уголками скул — характерной чертой её народа. Узкие, как и у всех крылатых, плечи были округлыми и почти нежными. Высокую грудь приподнимала шёлковая лента. Она походила на ту, кого Маркус по-настоящему хотел приобрести, не больше, чем Дариусу Санту удавалось походить на него самого.

— Она знает четыре языка, — сообщил подскочивший к ним мангон, — играет на флейте, а как поёт в постели!.. — полноватый торговец закатил глаза.

Маркус даже не обернулся на него. Он разглядывал рабыню и пытался понять для себя, что же с ней не так.