Куда светит Солнце. Поэмы и пьесы - Дмитрий Николаевич Москалев

и предубеждения о других — есть мысли о себе и от себя, как и пренебрежение другими. Тщеславие для человека, как гниль для дерева, как оно поражает сердцевину, так оно поражает сердце человека, наполняя его мертвым смыслом и мертвым существованием, во имя своих идеалов и предубеждений.

Если ты действительно хочешь узнать, что о тебе по-настоящему думает человек, хочешь узнать самого истинного человека, заключенного в телесной оболочке, стань ему врагом, и тогда из уст его выплеснется вся его суть, все то, что его наполняет.

IV

Зифгрид и Тень появляются на городском кладбище нищих. Кругом грязь после дождя, вместо могильных плит стоят несуразные камни, кое-где кресты, кое-где вырыты свежие неглубокие ямы.

Тень:

— Свершенное нельзя за пазуху приткнуть,

Нельзя и спрятать от забвенья,

И то немыслимо уму,

Как можно слепо верить в заблужденья,

Скажи, ты рад ему?

Ты рад чудесному спасенью?

Зигфрид:

— А разве я спасен?

Тень:

— Увы, не время верить в искупленье,

И кровью обрамляя путь, отбросив треволненья,

Мы познаем свободу, мы познаем и жизнь без пут,

Едва вступая на тернистый путь,

Мы носимся во тьме, теряя смысл и суть.

Теряем грань мы между небом и землёй,

Мы мечемся меж пропастью и горною стезёй,

Едва оступимся и катимся мы вниз,

К прохладным горным ручейкам,

Мы разбиваемся средь острых плит.

И эти плиты ли для нас,

В последний похоронный час

Становятся надгробьем?

Зигфрид:

— Надгробьем стал мне страх,

Меня тащил в загробье враг,

Какой при жизни мне был другом!

В болоте вяз и топ,

И уговаривал меня, как мог,

Но я из рук костлявых вырвался, я смог!

Тень:

— Из смерти рук не вырвешься, и не надейся,

Оставь её, надежду, и войди,

Хотя, едва ли грех возможно искупить,

Лишь мучиться напрасно,

Но разрываться меж могилой и землёй — вдвойне опасно.

Ложись в могилу и молчи,

Представь, на что же ты потратил жизнь?

На скупость, зависть и богатство,

На блуд, на золото, ты думал всё купить удастся?

Зигфрид слушается Тень и ложится в неглубокую могилу, яму.

Тень:

— Ты ощути, хозяева могил

Все те, кого при жизни ты сгубил.

И голод ли, болезнь?

Иль нищета, иль воинская честь?

Их легион, их и не счесть!

За стариком лежит младенец,

За матерью отец,

Ведь смерть скупа,

Она неважный чтец,

Она не разбирается в годах,

Един для смерти тот кто мал, и тот кто стар.

Лишь человеку важен год,

Ведь жизнь отведает лишь тот,

Кто молодость познал.

Зигфрид:

— Прости меня, я осознал,

Мне мой рассудок охладила

Сырая узкая могила,

И словно тысяча невинных рук,

Меня затягивают внутрь.

Освободи меня, молю, пообещай спасенье!

Тень:

— Ты хочешь, чтобы я спасенье даровал?

Спасенье — не дешевый дар,

Ты душу дьяволу продал,

Её не просто так вернуть.

Зигфрид:

— Но не окончен путь!

Я чувствую, как пятки жжет,

Меня уж рыжий черт, облизываясь, ждёт!

Тень:

— Идём, ты видел тысячи могил,

Ты видел — ты их сотворил,

Могильщик из последних сил,

Из года в год, устав от их числа,

Молил о том, чтоб расцвела весна.

Но вонь, и смрад прогнивших тел,

Погибшим награжденье и удел.

Зигфрид:

— Идём, лежать невмоготу,

Не то среди могильных плит,

Рассудка я лишусь, с ума сойду!

Тень:

— Идём, тебя другое место ждёт,

И крылья лишь расправь,

Пустись в полёт,

Пусть страх уйдёт.

Ты отпусти сомненья,

Бессилие оставь,

Смирись и побори свой страх!

Зигфрид:

— Не тень, а сущий демон ты!

Тень:

— Я Дух свободной темноты,

Я в вечности скитаться обречен,

Что свет мне в пустоте?

Ни он тот Бог, который светом наречён,

Который сотворил весь мир,

Оставив мысль присматривать за ним?

Не та ли топь тебя зовёт,

Какая поглотив тебя при жизни,

И после смерти с легкостью тебя пожрёт?

На что надеялся несчастный,

Когда творил свой труд напрасный,

Пред старостью бессмертных нет,

Пусть ты богат, пусть ты и в золоте, и разодет,

Ты нищий, ты несчастный!

И где твой род,

Где смех детей, где топот непокорных ног?

Иль ты надеялся, что счастье обрести навеки смог?

Утратив смысл, без будущих творений,

Не ты ль злодейства смертный гений?

Бессилие лишает торжества,

А старость наслаждений,

Когда могильный червь сожрёт творца

И зла и злодеяний,

Тогда, тогда взрастет трава,

Застелет зеленью отравленную землю,

О, слушаешь ли ты меня, кому я внемлю?

Зигфрид:

— Я каюсь, каюсь!

Во всем признаюсь!

Кровь на руках моих,

Её не смыть водою,

От глаз твоих, ну что я скрою?

Тень:

— Молчи, я сам секрет раскрою,

Идём, здесь дел покуда нет,

Мы вовремя прибудем к месту,

Чуть рассвет.

Глава 4. Неприятное нам

Мерзость

Всем ясно, что характер рождается в трудностях, словно песок через сито. Испытания меняют восприятие и отношение к вещам. Характер может выглядеть как стройный ствол или изломанный, кривой и страшный. Всегда необходимо смотреть на ногти праведника, который с трибуны раздает свои вдохновляющие речи моралиста. Сам же моралист может под ногтями своими держать такой слой засохшей крови, грязи и кожи, что говорило бы о наличии за его спиной пыточных застенков.

Речи моралистов могут быть полны ненависти. Выставляя свое мировоззрение на показ, они как правило становятся абсолютно голыми перед толпой. О какой красоте и о каком добре может идти речь, когда у говорящего рта дергается и кривится лицо в ненависти и презрении, в обиде на тех, кто не хочет и не желает жить по канонам придуманной им морали, или собранной по кускам на мусорке философии, от таких отмерших кусков разит падалью, они противны и тошнотворны, но удобны для различных уродцев.

И вот толпа уродцев объединяется в настоящий несмешной цирк, ужасающий.

Мораль — вещь опасная и имеет свойство портиться при неправильном ее хранении. Сквозь годы пробиваясь через развивающуюся психологию, наружу выползает облезлый плод мечтаний о прошлом, когда трава была зеленее и небо светлее. Ностальгические настроение по силе тогдашней морали есть ничто иное как закат. Да, да. Именно закат жизни. Когда уже невозможно смотреть в будущее, когда оно для моралиста скучное, не подчиняется его примитивной логике и не хочет быть таким, каким его хочет видеть сам моралист, мир под себя, тогда взор бунтовщика обращается в прошлые века, ища традиции и мораль в каждом престарелом