Петр Столыпин. Последний русский дворянин - Сергей Валерьевич Кисин

«Тиволи» в харьковского губернатора князя Ивана Оболенского. В Ушаковском парке Уфы железнодорожным рабочим Егором Дулебовым (член Боевой организации эсеров) застрелен губернатор Николай Богданович. Гимназистки и курсистки писали в своих альбомчиках объяснения в любви бомбистам и вздыхали о том, что сами раньше не додумались взяться за «адскую машину». В салонах в открытую говорили о грядущей революции.

Поленьев в этот костер добавила неудачная Русско-японская война. Еще когда поезд с главнокомандующим русскими войсками в Маньчжурии Александром Куропаткиным следовал через соседнюю Самару, его поехал приветствовать и саратовский губернатор. Тогда Столыпин рассказывал, что его поразил вагон главкома, набитый не картами района боевых действий, а иконами, хоругвями и блюдами с хлебом-солью. В столице Куропаткина напутствовал сам мудрый Плеве: «Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война». То ли сам министр это придумал, то ли процитировал американского госсекретаря Джона Хея. В Самаре же более краткое напутствие генералу дал простой мужик-лапотник. Когда при отходе поезда его превосходительство подошел к окну вагона, чтобы проститься с народом-богоносцем, собравшимся на вокзале, из толпы выпал нескладный мужичок явно нетрезвого поведения и, дыша перегаром в генеральское лицо, выпалил по-простецки: «Смотри, не подгадь!»

Ставший свидетелем этого Столыпин потом рассказывал семье: «Трудно сказать, от души ли говорил крестьянин, не умея просто облечь свои пожелания успеха в менее комичную форму, или в сердце его уже вкрались сомнения, так усердно сеемые революционерами в народе». Куропаткин же «учел» оба пожелания, фактически принеся обратно в Россию ужас первой революции. Жаль, Плеве этого уже не увидел – спустя полгода после начала войны у Варшавского вокзала его разорвало бомбой, брошенной в карету студентом из эсеров Егором Сазоновым.

Крайне непопулярная и на редкость неудачная война лишь подстегнула «красное колесо». Само собой, ожидать энтузиазма от крестьян, которых гнали воевать за царские концессии на далекой корейской реке Ялу (так им объясняли цели войны эсеры), не приходилось. Это понимал и сам саратовский губернатор. На вопрос патриотически настроенной после прочтения толстовского «Войны и мира» дочери, почему не видно народного подъема, как в 1812 году, он ответил: «Как может мужик идти радостно в бой, защищая какую-то арендованную землю в неведомых ему краях? Грустна и тяжела война, не скрашенная жертвенным порывом».

Зато иной порыв обозначился в самой губернии. Либералы совершенно перестали стесняться своего презрения к представителям власти. Когда губернатор входил в театр, земцы вместе со своими семьями демонстративно отодвигали стулья и выходили. Дочь Мария вспоминала, что на благотворительных и общественных балах молодые люди и барышни из левых кругов, проходя мимо членов губернаторской семьи, вызывающе старались их задеть, толкнуть. В Саратове появились такие модные новшества, как стачки и забастовки, порой даже с политическими лозунгами. Со своей стороны ситуацию подогревали черносотенцы, которые также развернули активную погромную работу.

Попытки самого Столыпина для снижения напряженности организовывать что-то типа банкета для земцев также ни к чему хорошему не привели. Наигранная любезность в общении господ в безупречных фраках и настороженных мужиков в крестьянских поддевках слишком уж бросалась в глаза и вызывала лишь раздражение.

Попробовал было действовать через церковь, на тот момент игравшую в России такую же роль мощного пиарщика, как и современное телевидение. Стал почетным членом основанного епископом Саратовским и Царицынским неистовым Гермогеном Христорождественского Братства взаимопомощи ремесленников и фабрично-заводских рабочих, которое создало ссудно-сберегательную кассу, посредническое бюро для приискания работы, потребительскую лавку. Все бы хорошо, однако сам Гермоген (по свидетельству бывшего начальника царской охраны генерала Александра Спиридовича, «столп православия, выдающийся по характеру и силе воли человек; аскет, дошедший в борьбе духа с плотью до исключительных пределов»), как личность неуравновешенная и неординарная, лишь распалил страсти, обрушиваясь с анафемами на левых и став одним из создателей саратовского Союза русского народа. Одухотворенный после его многочасовых проповедей народ уже требовал не порядка, а погромов. Гермоген прославился тем, что требовал отлучить от церкви ряд русских писателей, в числе которых Дмитрий Мережковский, Василий Розанов, Леонид Андреев.

К тому же именно с подачи епископа в 1904 году в высшем свете Петербурга в качестве «святого старца» и «юродивого» появился Григорий Распутин, в чем, правда, сам владыка потом искренне раскаивался.

«Красный петух» первой русской революции всласть прогулялся по Саратовской губернии. Студенты, либералы, интеллигенция требовали политических свобод и реальной власти, в деревнях жгли помещичьи усадьбы, в городах бушевали митинги, перерастающие в настоящие битвы рабочих с черносотенцами, террористы отстреливали чиновников и военных. В столице расстреляли мирную демонстрацию 9 января – эсеры (Иван Каляев) спустя месяц в ответ на это бросили бомбу в карету командующего войсками Московского военного округа великого князя Сергея Александровича, дяди царя, одного из главных виновников Ходынской катастрофы. Вихрем прокатились мятежи в дотоле гордости России – флоте. В июне восстал броненосец «Потемкин», в ноябре – крейсер «Очаков» с Петром Шмидтом, которого упорно называют «лейтенантом», хотя он был отправлен в отставку накануне мятежа 7 ноября 1905 года в чине капитана 2-го ранга.

Не спокойнее было и в Саратове. Так, во время одной из поездок по Балашовскому уезду в губернатора дважды выстрелили из толпы – мимо. Тот рванул было за стрелявшим в одиночку – на руках повис князь Оболенский, не пустил. Столыпин по этому поводу писал родным: «Сегодня озорники из-за кустов в меня стреляли…»

Другу Александру Мейендорфу описал событие менее сдержанно: «Дорогой Саша, очень, очень Тебе благодарен, что Ты отозвался на те кошмары, которые я пережил. Балашов и до сих пор лишает меня сна. Я убежден, что если бы не мое случайное присутствие в Балашове, то без человеческих жертв не обошлось бы. Смешно и жалко читать про организацию черных сотен. Сколько лжи и клеветы. Я был два дня в Петербурге, чтобы добиться Высочайшей резолюции, осуждающей самовольство толпы, так как иначе боялся дальнейших избиений. Из Петербурга на несколько дней проехал сюда к семье, а завтра назад в демонический Саратов».

Во время митинга на Театральной площади Саратова кто-то с третьего этажа дома метнул под ноги Столыпину бомбу – неудачно сделанная «безоболочка» изранила прохожих. Сам бледный как смерть губернатор с места не сошел, заявив инсургентам: «Разойдитесь по домам и надейтесь на власть, вас оберегающую».

Кто бы его оберегал… Личного мужества потомку суворовского адъютанта было не занимать. Столыпин принципиально отказывался от охраны и передвигался по городу в открытых ландо. С иронией говорил о подброшенной ему записке, в которой некие люди выдвигали революционные требования, угрожая отравить его малолетнего сына. Как-то на одном из стихийных митингов, увидев направленный на него пистолет, он подошел вплотную