Еще ближе - Юлия Леру

Аргенты, и без сомнения, слышавшая весь разговор. — Для моего вида брак включает признание детей женщины ее мужчиной и признание детей мужчины его женщиной. У вас этого, так понимаю, нет.

— Нет, — сказала я.

— А дети у вас есть, Стилгмар Аргентджен?

— Нет, — качнула я головой, и только спустя несколько мгновений поняла, что впилась в руку Керра ногтями.

Поспешно убрала руку, и он повернул голову, пристально вглядываясь в выражение моего лица.

Но ничего не сказал.

Нынешний Первый советник Мастера правления, человек по имени Фебринио, оказался не просто многословен — поистине велеречив. Мы провели под накрапывающим дождиком минут тридцать по земному времени, пока, наконец, он не взмахнул рукой, отдав поджигателям ритуального костра команду. Когда огонь взметнулся к серому низкому небу, по толпе пронесся единый вздох облегчения.

Белый дым медленно поднимался в воздух, рассеиваясь высоко над нашими головами, люди переступали с ноги на ногу, очевидно, не зная, что дальше, закончилась церемония или нет. Аргента и Тринка о чем-то негромко переговаривались, стоящий у самого костра Владыка в прощальном жесте поднял руки к небу. Мы с Керром переглянулись, тоже не зная, чего ждать, да и ждать ли вообще. Толпа зашевелилась, вот-вот готовая двинуться с площади обратно в залы дворца, как тут раздался красивый низкий голос.

— Как-то раз на пляже под луной Аркады,

Мы с тобой случайно повстречались взглядом…

Я сразу же узнала «Карабеллу». Именно ее пел Ининджер в тот памятный для меня вечер, когда я стала ученицей Школы. Именно она стала в свое время его визитной карточкой, несмотря на то, что кроме этой песни в репертуаре распорядителя был не один десяток других, не менее красивых.

— Твой взгляд был отчаян и смел,

И слов я найти не сумел…

Мне не нужно было искать взглядом певца — Фебринио воздел руки к небу, его голос понесся над площадью, перекрывая раздавшиеся ахи и охи. Насколько я знала, на похоронах не было принято петь веселые песни, но это был особый случай. Речь Первого советника оставила нас безучастной, но стоило ему запеть — и я увидела, как растрогался Владыка, как заулыбалась сквозь навернувшиеся слезы Мастер Онна, как осветились воспоминаниями лица Патронов.

У меня самой сжалось в груди сердце. Тот самый первый в моей жизни бал, глаза Лакса, пронзительная зелень которых до сих пор мне снится одинокими ночами, вспышка Кристалла, определившая мне место среди учеников — вечер, ставший началом самого большого приключения в моей жизни, всплыл в памяти так четко, словно это было вчера.

— Ты песню мне спела, ты песню мне спела, о, Карабелла! — последние слова пропела вся собравшаяся на площади и вокруг толпа, и я вместе с ней.

Оркестр подхватил мотив, но играл его медленно и так пронзительно, что к концу песни многие плакали, уже не стесняясь. Мы провожали не просто Ининджера. Мы провожали свое прошлое, свои воспоминания, частью которых он был. Вместе с ним многие провожали свою молодость.

Меня тронули за плечо — Аргента. Глаза моего Патрона были сухи, он обвел толпу взглядом и остановил его на лице Керра.

— Вы остаетесь на поминальный обед?

Я взглянула на Керра.

— Как хочешь, — сказал он.

Я не хотела. Аргента сделал знак Тринке, она подошла.

— Тогда, может, сядем где-нибудь в библиотеке и поговорим? Школа все равно сегодня пуста, занятия отменены, часть учеников на практике.

Возражений не последовало. Выбравшись из толпы, мы уселись на первый шедший в сторону Школы микроавтобус и уже совсем скоро были на месте — на остановке, которая так и называлась «Школа и территории».

Библиотеку Школы отделили от государственной сразу же после того, как был построен кампус. Ученикам уже шесть лет не нужно было искать себе жилье на период пребывания в Белом мире; все находилось в одном месте. На территории Школы построили жилой городок, разместили собственный спортзал, разбили парк. Библиотеку перенесли сюда же.

В читальном зале верхнего уровня — как я его называла, «особой секции Хогвартса» — царило безмолвие. Здесь могли находиться только старшекурсники, для других доступа просто не было. Двери на этаж открывались по подобию знакомой мне пластиковой карты. Библиотекарь записала нас и вернулась к вязанию длинными изогнутыми спицами. Мы друг за другом прошли в дальний закуток зала — чтобы никто не мешал.

Учебники стопкой лежали на столах, ради интереса я остановилась и раскрыла один.

— «Теория модальных реальностей», — тут же жизнерадостно сообщил мне встроенный диктор. — Выберите параграф для прочтения.

Конечно же, все учебники Белого мира были написаны на языке Белого мира. Вживленные под кожу клещи-переводчики, совмещающие в себе живой организм и чудо микротехнологии, помогали воспринимать устную речь — любой язык, если верить все тем же учебникам. Но беломирская клинопись оставалась беломирской клинописью. Для того, чтобы у учеников не было проблем с материалом, им выдавали тетради — а в них каждый мог писать на своем родном языке. Материал из учебника воспроизводился диктором вслух.

— Ностальгия? — не упустил случая Аргента.

Я обернулась к нему и пожала плечами.

— Отчего бы и нет.

Тринка уселась за стол, внимательно разглядывая обложки, Керр же остановился рядом с нами, и на лице его был написан вопрос.

— Так что за срочность, Аргента? Почему нельзя было подождать до завтра?

Он обошел стол и жестом пригласил нас присесть. Мы с Керром заняли места напротив моего Патрона и Тринки. У меня начинала болеть голова — после перехода она всегда болела — и потому с каждой секундой я становилась сварливее. Уставившись на Аргенту, я вздернула брови.

— Я только после перехода, а Керр испытывает на себе последствия прыжка из Нулевого мира, так что давай к делу.

Он не был удивлен моей резкостью, так как уже был с ней знаком. Кивнув, Аргента достал из кармана своей черной траурной одежды тонкую книжечку и положил ее перед нами. Пальцем он пододвинул книжечку ко мне, очевидно, намекая, что открыть ее должна я.

Что я