Теряя сына. Испорченное детство - Сюзанна Камата

Мальчик живет с бабушкой. Она посылает дочери фотографии, и Вероника показывает их, когда у нас в клубе посвободнее. Красивый черноглазый мальчишка. Переднего зуба нет. Иногда они разговаривают по телефону, и на следующий вечер Вероника приходит на работу с сильно напудренным носом и красными глазами.

Размышляя о Веронике, я иду на работу. Мне удается не думать об угрожающем стуке в дверь. Пока я дошла до клуба, совсем успокоилась. По крайней мере, могу нормально дышать.

Год назад, увидев меня на пороге, мама Морита взяла меня обратно. «Ты мне как дочь», – сказала она и обняла меня. Объятия – чрезвычайно редкое явление в Японии. Я тогда висела на маме Морите не меньше пяти минут.

Я все ей рассказала: что я давала частные уроки английского языка и сначала учеников было много, но потом все разбежались; что мне нечем платить за квартиру и меня могут выгнать; что мой холодильник давно пуст. Нет, буфет у меня был под завязку забит жестянками со «Спагетти-Оу», любимой едой Кея, – но я берегла их как зеницу ока и чуть ли им не поклонялась. «Ты можешь выйт и уже сегодня вечером», – сказала мама Морита и похлопала меня по руке. Ее тяжелые кольца стукнули по моим пальцам.

И вот, год спустя, я все еще здесь, по-прежнему работаю хостес.

Остальные девушки уже собрались. Расселись кто где – на высоких мягких стульях перед стойкой, на диванах. По виду – гарем, да и только. Вероника, в ципао с пионами, сидит рядом с Бетти и красит ей ногти. Как было бы здорово запереть двери, налить чего-нибудь не очень крепкого и проболтать всю ночь, не чувствуя на бедрах пальцев пьяных бизнесменов, не ощущая их вонючего дыхания.

Только я об этом подумала, как дверь открылась и в клуб зашел первый посетитель.

Все сразу замолкают. Слышится судорожный вдох. Мама Морита с лучшей из своих дежурных улыбок спешит к двери.

На мужчине яркая гавайская рубашка. Руки полностью покрыты татуировками. Волосы выбелены перекисью, в углу рта блестит золотая зубочистка. Глаз не видно – он в темных очках. Впору рассмеяться, потому что он выглядит как карикатура на японского гангстера. Но я не смеюсь, потому что почти сразу же понимаю, что он пришел по мою душу.

– Джил, пожалуйста, составь компанию этому джентльмену. – Мама Морита берет его под руку и ведет к моему столику. Кивает одной из хостес, и та собирает поднос с выпивкой и арахисом.

Я знаю, что здесь я в относительной безопасности. Мама Морита следит за нами, да и вокруг полно девушек. Я сажусь и жду, когда он заговорит.

Он не собирается разговаривать о погоде.

– Я слышал, ты докучала сыну Ямасиро.

Он использует слово «тёнан» – старший сын, наследник.

– Он и мой сын тоже, – говорю я. Мне следовало бы испугаться, но я будто попала в малобюджетный детектив. Ситуация настолько нелепая, что кажется, будто все это сон.

Мама Морита ставит перед нами стаканы с напитками, я беру свой и делаю глоток до того, как он потянулся к своему, – чтобы показать этому ублюдку, как мало я его уважаю. Смесь крепкая и сразу ударяет в голову.

– А у вас есть дети? – спрашиваю я.

Он не обращает никакого внимания на мой вопрос.

– Ты нелегально работаешь по туристической визе, – говорит он. Обводит взглядом бар, слегка задерживается на красавице Веронике, на Бетти с ее багряными ногтями. – И они тоже.

Угроза понятна. Он может сделать так, что меня депортируют, а клуб мамы Мориты прикроют. Но мне нельзя бояться.

Потому что мой сын находится у плохих людей. Я не хочу, чтобы он рос в этом доме.

Что ж, пока я буду соглашаться. Чтобы он хотя бы на время оставил меня в покое. Я склоняю голову, на глазах – фальшивые слезы.

– Вакаримасита («понимаю»), – говорю я.

Он улыбается. Я могу полюбоваться целым набором серебряных зубов. Затем он залпом допивает свой стакан, шмыгает носом и уходит, не заплатив.

Никто не пытается его остановить.

Мои серфингисты-супергерои все еще висят в клубе мамы Мориты. А дома у нее есть еще одна моя картина. На ней – маленькая девочка в костюме для Ава Одори, танцевального фестиваля, который проводится в Токусиме каждый год в середине августа. Мне кажется, она напоминает маме Морите о дочери.

Я сделала первый набросок по памяти, за несколько часов до того, как Юсукэ впервые пришел ко мне домой. Он должен был посмотреть мои рисунки – а я планировала его соблазнить.

Но и тогда я встретила его в джинсах и легком свитере. Единственной провоцирующей деталью были карминовые ногти на ногах. «Не надо путать меня с девушкой из бара, – думала я. – Там я не настоящая. Там я на работе».

В прихожей он поклонился и снял туфли. Он принес коробку импортных шоколадных конфет. Я не знала, что и подумать. Цветы или духи – это было бы не так двусмысленно. Возможно, он просто решил не рисковать – многим иностранцам не нравятся японские сладости из фасоли.

Юсукэ был в темном костюме из шершавой ткани и галстуке, полыхающем всеми оттенками красного. Вроде бы одет как для свидания, но, может, он и на работу так ходит. От него чуть-чуть пахло одеколоном. Приятный, слегка мускусный аромат.

– Добро пожаловать, – сказала я и указала ему на подушки, разложенные на татами. «Вот мы лежим на этих подушках и кормим друг друга трюфелями, – представила я. – Как в турецком серале». Но Юсукэ устроился по-японски, на коленях. Я села так же, напротив него.

Мое портфолио лежало рядом, только руку протянуть.

– У меня здесь мало законченных работ, – сказала я, – но много набросков. А в следующие выходные я поеду в Ариму. И набросков будет еще больше.

Блондель Мэлоун тоже ездила в Ариму. Я хотела как можно точнее повторить маршрут ее путешествия по Японии. Еще я планировала, пока не закончился срок стажировки, провести несколько дней где-нибудь рядом с Фудзиямой. И написать гавань в Иокогаме.

Арима известен своими горячими источниками. Блондель Мэлоун, воспитанная в строгих традициях, испытала шок, когда увидела купающихся голых мужчин. Не рассказать ли эту историю Юсукэ? Возможно, она его позабавит. Или покоробит. Я решила не рассказывать.

Извинившись, я встала, чтобы сделать чай. Я купила маленькую упаковку сливового чая – специально для сегодняшнего мероприятия. Тем временем Юсукэ перебирал мои рисунки. Когда мне показалось, что на одном он задержался, я украдкой заглянула в комнату, пытаясь понять, какой рисунок привлек его внимание.

Когда я вернулась, с подносом в руках, он уже отложил портфолио и рассматривал картину на стене.

– Твоя? – спросил он.

– Да. – На картине – прибрежная низина, которую затопляет при высоком приливе. У нас есть такие. Очень своеобразный пейзаж. – Когда я тоскую по дому, смотрю на нее и чувствую, что я в Южной Каролине.