Только хорошие умирают молодыми - Алексей Гридин

— О, да он еще и чмо патлатое, — обрадованно заявил один из четверки. — Ну, таких, как он, сам бог велел давить. Все равно все они пидоры.

Сам ты пидор, хотел ответить Олег, но тяжелый ботинок наступил на кисть руки, вдавливая ее в снег, и парень прикусил губу, чтобы не закричать. Тонкая струйка ярко-малиновой крови потекла по подбородку. Больно… Чертовски больно… Хрен вам, тихо прошептал он. Вот хрен вам, и все тут. Убивайте, если вам так этого хочется. Но кричать я не буду, не дождетесь. Гордый я, если вы еще не поняли. И бесплатную пайку вы заберете только у мертвого.

Грабитель ворочал носком ботинка, стараясь заставить Олега вопить от боли, но кисть лежала на снегу, а на ней была толстая перчатка, и пока что можно было терпеть.

— Упрямый, тварь, — бросил кто-то. — Ну что, давайте ему кости переломаем, что ли? С пальцев начнем… Эй, Колян, ты с него перчатку скинь да на голой руке попрыгай.

— Точно-точно, — прошипел мучитель Олега. — Я ему не только кости переломаю. Я ему хрен оторву и в рот запихаю. Я ему…

— Это, мужики, плохая идея, — прозвучал вдруг из-за спин подошедших поближе, чтобы не пропустить развлечения, грабителей чей-то голос.

Все четверо резко повернулись. Олег поднял голову.

Немного в стороне стоял человек лет пятидесяти, с обветренным красным лицом. Вмешавшийся, несмотря на морозец, был без шапки, и снег беспрепятственно опускался на седые волосы. Смотрел он на удивление спокойно, как будто собравшаяся вокруг распластанного на снегу парня четверка была ему совершенно не страшна.

— Шел бы ты своей дорогой, дядя, — посоветовал ему один из своры.

— А это моя дорога и есть, — ответил, жизнерадостно улыбаясь, странный мужчина.

Он держал руки в карманах, и Олег почему-то не сомневался, что хотя бы в одном из них прячется нечто, что придает седому такую непоколебимую внушительность.

— А вы на ней стоите, — добавил он. И вдруг, мгновенно изменив тон, рявкнул: — А ну пошли прочь, шакалы!

Двое из своры переглянулись и попятились.

— Эй, — подергал один из них Коляна за рукав. — Чего это он? Может, и правда того… Пойдем?

— Рехнулся, что ли? — брезгливо бросил тот, вырывая рукав из вцепившихся в полушубок пальцев. — Последний раз тебе говорю, дядя, вали отсюда.

Он демонстративно сплюнул на снег, поднял биту, перехватил ее поудобнее и медленным шагом, вразвалочку зашагал к седому. За ним потянулись остальные, на ходу выстраиваясь полукругом. Свора готовилась одновременно броситься на странного одиночку, посмевшего вмешаться в их развлечение.

Седой выждал, пока Колян подойдет поближе, а затем устало вздохнул, вынул из кармана пистолет и прострелил ему бедро. Грабитель с воем покатился по снегу, пятная кровью яркую снежную белизну. Он вцепился обеими руками в раненую ногу, бросив оружие.

— А я ведь предупреждал… — Ствол дернулся в сторону следующего из четверки, пистолет звонко хлопнул, еще один из неудачливых любителей покушаться на чужое рухнул на снег.

Оставшиеся мгновенно оценили положение дел, поняли, что все обернулось не в их пользу, и бросились бежать. Седой не стал в них стрелять, потому что на звуки выстрелов из-за угла забора, к которому недавно прижимался спиной Олег, выскочили несколько вооруженных людей в зимнем камуфляже. Они сноровисто похватали пытавшихся убежать грабителей и, заломив им руки за спину, подвели к тому месту, где валялись те, кого ранил седой.

Тот тем временем широким шагом подошел к лежавшему в снегу Олегу, присел над ним на корточки и осторожно похлопал его по плечу:

— Эй, парень, — позвал он, — ты как там?

— Хреново, — кое-как разодрав прокушенные губы, прошептал Олег. — Но не смертельно.

— Ну, это пока, — успокоил его седой. — Могло быть и хуже. Сейчас к тебе доктор подойдет — он отстал немножко, так что потерпи еще минут десять.

— Данил Сергеевич! — окликнул его один из людей в камуфляже. — А с этими, — он указал стволом автомата на сбившихся в кучу грабителей, — что делать? Как обычно?

— Как обычно, — жестко ответил седой, оказавшийся Данилом Сергеевичем. — Некогда нам рассусоливать. Расстреляйте на хрен.

Кто-то истошно взвыл, но точно рассчитанный пинок в живот заставил его сменить вой на протяжный стон.

— Вот так вот, парень, — сказал седой. — Не может сейчас старый Кравченко в гуманизм играть.

— Наконец-то! — воскликнула Иришка, когда Музыкант вернулся домой. — Ну, хоть отдохнешь.

Она ничего не сказала насчет его позднего возвращения. Знала — Олег не любит, когда ему говорят, что он задержался. Снайпер слишком ценил свободу и полагал любое покушение на собственное время попыткой посадить его на цепь. Иришка выжила после Катастрофы, хотя Катастрофа обрушилась на Город, когда ей было тринадцать лет, — а потому была не по годам мудра и отлично чувствовала настроение своего мужчины. Так что, несмотря на то что стрелки часов наперебой торопились отметить половину двенадцатого, она приветствовала Олега точно так же, словно не было никакой Катастрофы, по городу не ходили гигантские вооруженные крысы и он просто пришел домой после долгого рабочего дня где-нибудь в офисе.

Музыкант только кивнул и принялся раздеваться, машинально взглянув в зеркало. Оттуда на него посмотрел хмурый тип с покрасневшим от дувшего весь день ветра лицом и усталыми глазами. М-да, сказал он сам себе, что-то, дружок, ты неважно выглядишь.

— Есть будешь?

Олег кивнул еще раз.

Иришка задумчиво посмотрела на него.

— Похоже, — констатировала она, — все очень плохо.

— Что-то типа того, — подтвердил снайпер.

— Хороший мой…

Девушка подошла к Музыканту, легонько обняла за плечи. Он осторожно снял ее легкие ладошки со своих плеч.

— Только хорошие умирают молодыми, — ухмыльнулся Олег. — Так в одной песне пелось. Я, Иришка, уже не молод, так что хорошим меня, наверное, не назовешь.

— Песня была давно, а я есть сейчас, — упрямо возразила девушка. — Поэтому песня твоя дурацкая ошибается, а я говорю правду. Да и где ж ты не молод-то? Тоже мне старик нашелся. — Она фыркнула. — Так что иди лопать и заодно расскажешь мне, что там у тебя стряслось.

Аппетит так и не пришел. Снайпер наскоро ополоснулся в душе и теперь, сидя за кухонным столом, отрешенно пережевывал что-то горячее, что зачерпывал из глубокой тарелки, и не понимал, что ест. Потом спохватился, взглянул на сидящую перед ним Иришку:

— Спасибо, очень вкусно.

— Только врать не надо, — усмехнулась она. — Вижу ведь, не соображаешь, что жуешь. Тебе сейчас, наверное, насыпь сена — ты и его слопаешь. И скажешь, что вкусно.

С Иришкой ему повезло. Музыкант с трудом сходился с людьми, не говоря уже о том, что мало кто мог спокойно прожить с ним в четырех стенах квартиры. Он слишком много думал о себе и далеко не всегда думал о других. При этом его трудно было назвать эгоистом, потому что он не требовал от окружавших его людей, чтобы все их внимание было сосредоточено только на нем. Просто его интересы порой радикально расходились с тем, чего желали все прочие. Мало кто мог смириться с тем, что Музыкант способен в любой момент прервать разговор, не сказать ни слова похвалы или поддержки тогда, когда человек ожидал именно этого, уйти, не попрощавшись, и не сказать, когда вернется. Иногда ему казалось, что внимание друг к другу — это своего рода валюта, которой люди расплачиваются между собой. Но сам он почему-то нечасто принимал такую плату с благодарностью, да и всех остальных дарил ею чрезвычайно редко.