Судьбы икон в Стране Советов. 1920–1930-е - Елена Александровна Осокина

музеев спасали оставшиеся без присмотра и погибающие произведения искусства, но хватало и директивных изъятий из действующих церковных учреждений и религиозных общин. Сильный забирал у слабого. В 1929 и 1930 годах ценнейшие иконы поступили в галерею из Сергиевского музея7, который в свою очередь формировался в ходе разорения Троице-Сергиевой лавры. В этой связи показательна история знаменитой «Св. Троицы» – произведения Андрея Рублева.

«Св. Троица» Андрея Рублева и еще четыре древние иконы были переданы из Сергиевского музея в ГТГ на время для выставки древнерусского искусства. 29 июня 1929 года был подписан акт передачи. Выставка в то время не состоялась, но галерея не собиралась возвращать иконы. В начале 1930 года они были включены в инвентари ГТГ, причем «Св. Троице» сразу же был присвоен постоянный инвентарный номер хранения. Так на время закончилось многовековое пребывание рублевской «Троицы» в Троице-Сергиевой лавре8. В настоящее время в иконостасе Троицкого собора стоит копия. ГТГ неоднократно обращалась в Главнауку в связи с реорганизацией Сергиевского музея в краеведческий с просьбой передать из его ризницы 87 памятников древнерусского искусства, из них 26 предметов были переданы в 1930 году. Тогда же в Третьяковской галерее оказалась и киевская икона второй половины XII века «Св. Дмитрий Солунский» из Успенского собора в Дмитрове. До передачи в ГТГ она находилась в краеведческом музее города Дмитрова. В числе изъятых из Вологодского музея была одна из древнейших икон вологодской школы «Св. Николай Чудотворец, с житием» второй половины XIV века. В результате директивных изъятий собрание Третьяковской галереи пополнилось лучшими иконами из музеев Пскова, Ростова, Ярославля, Костромы, Саратова, Торжка, Северодвинска, Владимира, Смоленска, Коломны, Мурома, Углича, Вологды, Дмитрова, Новгорода, музея Кирилло-Белозерского монастыря и др.

Письма Ивана Васильевича Федышина, заведующего художественным отделом Вологодского музея, передают настроение и опасения работников местных музеев того времени. В 1926 году, находясь в Москве на курсах Главнауки по повышению квалификации, он просил свою сотрудницу, в скором будущем – жену, спрятать наиболее ценные иконы «в самый темный угол и никому не показывать: ни Грабарю, ни Анисимову, а то поминай как звали! Непременно утащат». «Хищничество и жадность до редкостей у москвичей, – писал Федышин, – развиты гораздо больше, чем у нас грешных». Находясь на лечении в санатории в мае 1930 года, Федышин в письме инструктировал жену:

Вероятно, уже появились в Вологде приезжие специалисты из центра и скоро приедет экспедиция Анисимова. На всякий случай убери на лестницу вниз за портреты 3 иконы: 1) «Козьму и Дамиана», 2) «Богородицу» из Гавр[иило]-Архангельск[ой] ц[еркви]… и 3) «Николу» из ц[еркви] Воскресения.

Анисимов приехал в августе и, по свидетельству жены Федышина, «не поленился пересмотреть все иконы во всех кладовых… Даже в ризнице все до одной перекидали». Все знали, что Анисимов как эксперт Главнауки присматривал иконы для московских музеев и Госторга, поэтому настроение у Федышина было отчаянно-злым: «Раз он высмотрел наши фонды – это вполне достаточно, чтобы он мог навредить в любую минуту. Для этого достаточно сочинить бумажку и прислать ее в музей со штампом Главнауки», что и случилось в сентябре 1930 года. Вот еще одно письмо лета 1930 года. Федышин спрашивал у жены, приезжал ли «профессор» и «что он облюбовал для Москвы». Видимо, речь шла о А. Н. Свирине, сотруднике Третьяковской галереи, который побывал в Вологде в июле и отобрал иконы. «Что-то уж очень потащили все и всё от нас», – в сердцах подытожил Федышин.

Кто-то может сказать, что провинциальному музею нечего было и тягаться со знаменитой Третьяковской галереей, которая является более достойным местом для шедевров иконной живописи. Однако это мнение основано на привычных стереотипах сегодняшнего дня. Не стоит забывать, что и Третьяковская галерея вначале была всего лишь частным, а потом городским музеем. В ее собрании были шедевры, но оно было несравненно беднее того, что галерея получила за годы советской власти в результате перераспределения художественных богатств. Следует напомнить и то, что иконное собрание галереи в 1920‐е годы не превышало полутора сотен икон, тогда как собрание Вологодского музея в конце 1920‐х годов, по свидетельству Федышина, насчитывало порядка пяти тысяч икон. Анисимов назвал иконное собрание Вологодского музея «кладезем произведений древнерусской живописи». Авторы современного каталога иконного собрания этого музея считают, что его богатейшая коллекция древнерусского искусства в конце 1920‐х годов «вполне могла соперничать с лучшими собраниями Москвы и Ленинграда». Кроме того, отчего же Вологда, древний русский город, история которого, как и история Москвы, уходит корнями в XII век, не достойна первоклассного музея древнерусской живописи? Именно о такой перспективе мечтал Федышин:

…мы с Вами должны благодарить небо за то, что живем в Вологде. Вологда здесь (речь идет то ли о Музейном отделе Наркомпроса, то ли о ЦГРМ. – Е. О.) считается вторым городом после Новгорода по обилию и качеству памятников древнерусской иконописи… И если бы к нашему материалу приложить еще немного труда, знаний и средств по раскрытию памятников, то наш музей мог бы стать прекрасным и великим.

Изъятия икон из провинциальных музеев чаще всего были безвозмездными. Москва забирала по праву сильной и властной. В лучшем случае местные музеи получали взамен произведения светской живописи из тех, что скопились в хранилищах центральных музеев в результате массовой национализации произведений искусства. Одна из таких бартерных сделок оставила след в архиве и поражает неравноправием обмена между центром и провинцией в советской системе перераспределения ресурсов. В 1934 году взамен памятников древнерусской живописи XV века из Угличского краеведческого музея Третьяковская галерея передала туда несколько картин советских художников: этюд «Огороды» и «Стадо у реки» Аладжалова, «Обучение слепых в щеточной мастерской» Литвиненко, «Литейщик у вагранки» Долгова и «Бык в киргизской упряжке» Савицкого. Еще более уязвимы были небольшие районные и народные музеи. Так, в 1930 году Вологодский музей предложил Грязовецкому музею чучела зверей и птиц в обмен на плащаницу XVI века и иконы Павло-Обнорского и Корнилиево-Комельского монастырей.

Не вернулись домой в провинциальные музеи и многие иконы, предоставленные ими на первую советскую заграничную выставку икон 1929–1932 годов, о которой будет рассказано в этой книге. В частности, Вологодский музей отдал на выставку тринадцать икон, из них только две вернулись в Вологду, остальные достались Третьяковке и Русскому музею (прилож. 2). Среди них икона Дионисия «Распятие» из Павло-Обнорского монастыря, которая сейчас находится в ГТГ. Не вернулась с выставки во Владимир икона «Св. князь Георгий Всеволодич», которая происходила из местного Успенского собора. Попутешествовав по миру и побывав в Русском музее, она в