Тайна в черной рамке - Владимир Григорьевич Колычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Майский шумно выдохнул через нос, раздувая ноздри, но промолчал. Он не мог знать, что Гаврилова взять пока не удалось, но, возможно, кто-то шепнул ему на ушко, передав привет от главного босса. Свищ – самый настоящий наркоспрут, щупальца у него длинные, и дотянутся они до кого угодно.
– Кто Освальда задушил?
Майский качнул головой. Не душил он Освальда, и точка.
– Гаврилов задушил?
– Нет, – тихо или даже совсем не слышно отозвался раненый.
Он пошевелил губами, и в этом движении Прокофьев прочел слово «нет».
– А кто?
Чутье Прокофьева не подвело. Кроме Майского и Гаврилова, в доме побывал кто-то третий. Эксперты действительно обнаружили следы ног еще одного человека. Именно этот неизвестный и мог задушить Освальда.
В ответ Майский тихонько выдохнул, взгляд его замер и стал застывать, как остановившиеся капли воды на морозе. И дыхание остановилось.
– Врача! – крикнул Прокофьев.
Но вернуть Майского к жизни не удалось: его сердце остановилось навсегда.
Из больницы Прокофьев выходил в состоянии легкой задумчивости. Не сказал Майский, кто убивал, не признался, но выводы можно делать. Они с Гавриловым труп из дома выносили, они закапывали тело, они к захоронению вчера вернулись, они оказали сопротивление сотрудникам полиции. Следы их зафиксированы и в доме, и у могилы, от этих улик не отвертеться. Но все-таки был кто-то третий. Но разве не мог сначала появиться киллер, а потом уже Майский с Гавриловым, чтобы прибраться за ним?
– Не понял. – Голос у Динского тревожно дрогнул.
Он кивком указал на два «Гелендвагена», приближающихся к главному больничному корпусу со стороны ворот.
– Думаешь, Свищ?
– Если с охраной, то Свищ. Или Карамболь, – усмехнулся Динской.
Прокофьев кивнул. Карамболь и Свищ сейчас, что называется, в контрах, могут перестрелять друг друга, потому без охраны ни шагу. И передвигаются оба на «Гелендвагенах», и номера у них крутые, нули да единицы.
Машины остановились, из них выскочили крепкие парни в черных полупальто, как у Борща, один из них открыл дверь, появился Свищ, изнывающий от тяжести своего величия. Глянул на Прокофьева, на Динского, презрительно скривился. Они стояли у него на пути, он мог их или протаранить, или просто обойти. А еще его быки могли их просто перестрелять, но Свищ, похоже, не собирался впадать в крайности. И даже таранить Прокофьева с Динским не решился. Подошел, остановился, всем видом выказывая свое презрение. Четыре быка взяли его в полукольцо, прикрыв спину. Двое остались у машины.
– Маевский в триста восемнадцатой палате, – не здороваясь, сказал Прокофьев.
– Это ты о чем, начальник? – фыркнул Свищ и выразительно глянул на своего телохранителя, дескать, рук не распускать: грех обижать убогого.
– Это я о ком.
– Не знаю никакого Маевского, – нахмурился Свищ.
– А вот он тебя знает… – усмехнулся Прокофьев. – И кто Освальда заказал, знает.
– Неужели я?
– Да ты иди, иди, чего встал?
Доказательствами вины Свища Прокофьев не располагал, а без них бандита не прижать. Сказать ему, что нет у него улик, так он рассмеется в лицо и уйдет.
– Не знаю я никакого Маевского, – стараясь скрыть нервозность, повторил Свищ.
– И Освальда не знаешь?
– Ну Освальда, может быть, и знаю, – глянув на Динского, пожал плечами Свищ.
– И Борщев его знает… И много чего другого знает. Да ты ступай, Михаил Борисович, не стой, в ногах правды нет. Правда в суде.
– Какой еще суд? Ты меня, начальник, на пушку не бери!
– До суда еще следствие будет. Задержат, предъявят обвинение. И будет у тебя, дружок, другая охрана.
– Я тебе не дружок!.. – Свищ беззвучно шевелил губами, договаривая фразу нецензурными словами.
– Нет, конечно. Дружком ты будешь в камере. Пока не знаю, у кого.
– Слышь, ты!.. – рассвирепел Свищ. И сжал кулак, но не для того, чтобы наброситься на Прокофьева, похоже, он пытался привести себя в чувство. – Закончился Май! Нет его больше!
Прокофьев постарался, чтобы ни одна черточка не дрогнула на его лице. Все-таки держал Свищ руку на пульсе событий, и получаса не прошло, как Майский умер, а он уже в курсе случившегося. Кто-то позвонил, сообщил.
– И ничего тебе Май не сказал! – усмехнулся Свищ.
Оказывается, он знал и это. Возможно, палата прослушивалась или Свищ не сомневался в своем киллере.
– Так что не надо, начальник!
Свищ сплюнул Прокофьеву под ноги и, толкнув его плечом, двинулся дальше. Но толкнул он в плечо полицейского зря. Прокофьев знал, с кем имеет дело, и в момент столкновения словно окаменел. Как ни старался Свищ, он не смог стронуть его с места. А ведь ударил его бандит в больное плечо.
– У нас реально на него ничего нет, – цокнув языком, сказал Динской, когда Свищ удалился.
– Будет.
– Борщ молчит?
– Пока да.
– Гаврилу не взяли.
– Еще не вечер.
– Ну хорошо, держи меня в курсе.
Пожав Прокофьеву руку, Динской двинулся к своей машине.
Прокофьев отправился в управление, не успел зайти в кабинет, как появился майор Ярыгин, старший оперуполномоченный его отдела. Рослый парень, видный, взгляд веселый, задиристый. В прошлом Савелий любил подраться от нечего делать, но жизнь кое-чему научила его, остепенила, а женитьба окончательно отшлифовала. Взгляд у него, может, и горячий, но голова холодная, он все просчитывает на много ходов вперед, продумывает. Любой из подчиненных Прокофьева мог вляпаться в историю, но только не Ярыгин.
– В замечательное время мы живем! – широко улыбнулся Савелий, колдуя в своем планшете. – Видеокамеры на каждом шагу. Даже в церкви. А вот Борща сняла камера торгового центра.
Ярыгин положил на стол перед Прокофьевым планшет с движущейся на дисплее картинкой. Ночная улица, фонари, дома, едва различимая в темноте церковь. Из проулка между домами вышел мужчина, свернул к дому Хикса, метров через десять остановился и, бросившись вправо, скрылся во дворе.
– По-твоему, это Борщ? – спросил Прокофьев.
– А кто ж еще?
– Лица не видно. Даже в профиль.
– А походка?
– Что походка? Ты знаешь его походку?
– Пьяная походка… Не так чтобы уж очень, но по сторонам человека водит. А во двор как забросило?.. Нарочно так, боком забросило, чтобы профиль не показывать. Борщ знал про камеру или догадывался. И воротник на куртке поднял… И еще знал, что калитка открыта, сам ее и оставил открытой, когда уходил.
Человек в кадре действительно не поворачивался боком к камере. Даже когда выходил из переулка, голова у него была повернула вправо. Как будто человек на самом деле знал про камеру. И во двор вошел боком.
– А время? Три часа ночи, город спит, на улицах никого нет. И Хикс уже угорел.
– И что говорит Борщев?
– А все-таки хорошо, когда камер