Тайна в черной рамке - Владимир Григорьевич Колычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но это не так!
– Асвалов не погиб?
– Нет, Асвалов, может, и погиб…
– Полотнов толкал через него левый товар, Свищ его предупреждал. Полотнов не понял.
– Ну да, не понял… – Борщев прижал кончики пальцев к столу, чтобы унять в них нервную дрожь.
– А вы, Вячеслав Георгиевич, поняли все правильно. И приняли предложение Свища. Вы решаете вопрос с Полотновым, и к вам никаких претензий, – предположил Прокофьев.
– Ну-у… – Борщев оторопело смотрел на него. А вдруг это не догадки, а подтвержденные сведения, которые суд воспримет как доказательство?
– Мы ведь можем переквалифицировать убийство на несчастный случай. – Прокофьев улыбался, пристально глядя на подозреваемого. – Или в крайнем случае на убийство по неосторожности. Вы могли затопить печку и забыть про заслонку…
– Для того чтобы вы переквалифицировали убийство, я должен сдать Свища?
– Я не призываю вас проявить гражданскую сознательность… Но вы должны сдать Свища!
– Свищ мне ничего не говорил.
– А кто говорил?
– Кривой.
– Значит, все-таки Кривой… – с деловитым видом кивнул Прокофьев.
На самом деле он и понятия не имел, кто такой Кривой, но Борщеву вовсе не обязательно это знать.
– Ну да, он подъехал, проблемы у тебя, говорит. Надо решать.
– Хикса убить?
– Да… Я правда раскаялся! Правда очень жалел!.. И к Хиксу вернулся, думал, что он жив!..
– Кривого так просто не взять, да? Говорят, он плотно шифруется?
– Ну как шифруется… Где он живет, я не знаю, но есть одно место, где он бывает каждый день. Бильярдная на Бакинских Комиссаров его контора, он почти всегда там.
– А что насчет Освальда скажешь?
– С Освальдом я дел не имел.
– Хикс имел.
– Да… Химичили они реально… Но я Освальда не трогал!..
– Ты нет, но отмашку его убрать дал Свищ?
– Ну мог… Через Кривого. Сейчас все дела через Кривого идут.
Медлить Прокофьев не стал, собрал группу, отправился на улицу Бакинских Комиссаров, но Кривого там не застал. Был утром, заскочил на полчаса, уехал и с концами. Возможно, концы эти зачищал Свищ.
Но в любом случае голову над убийством Освальда Прокофьев ломать перестал. Его ведь мог задушить один киллер, а прибраться за ним отправились другие. Сначала подъехал один, избил Освальда, затем задушил его. Экспертиза показала, что задушили его руками, а потом уже в ход пошла удавка. К чему такая сложность, Прокофьев не знал. Но, возможно, выяснит, как только возьмет настоящего убийцу. Рано или поздно это случится, а если нет, то вся вина ляжет на покойного Майского. А почему бы и нет? Не тот он человек, этот Освальд, чтобы рыть землю в поисках его истинного убийцы. А вот Гаврилова в покое оставлять никак нельзя, и дело не только в том, что этот подонок ранил Сашу Лукова. Порядок есть порядок.
Глава 5
Осень на дворе, осень в жизни. Глубокая осень, старость уже на пороге, дает о себе знать. Карамболь еще не клал челюсть в стаканчик, зубы у него хоть и вставные, но фарфоровые, держатся крепко. Но сама по себе вставная челюсть его уже не пугала, и седые волосы в порядке вещей. И ровесница-жена его бы не смущала, может, ровесница даже лучше, чем молодая красотка в постели. Аэлите ведь секс требуется, погорячей, почаще и подольше, а Карамболю и пару раз в неделю вполне хватило бы. Но ей каждый вечер подавай. И как тут не уступить, если она даже мертвого могла поднять.
– А хочешь, давай в подвал спустимся? – тихо, на ушко спросила она. – Привяжешь меня к кровати, и делай со мной что хочешь. Пока я не стану послушной-препослушной!
– А в следующий раз я тебя просто убью, – ухмыльнулся Карамболь.
Понравилось ей в подвале, мягко там и тепло, и если бьют, то понарошку. А привязывал ее Карамболь не просто так, эта сучка изменяла ему. То с молодым пареньком, то со старым пнем Пентиумом. С этим пнем она даже сбежала, на карачках обратно приползла, землю под ногами вылизывала, умоляла простить. И ведь Карамболь ее простил. Не в первый, но в последний раз.
– А следующего раза не будет! – сказала она и нежно пощекотала языком в самом ухе мужа.
– Но привяжу я тебя крепко, – завелся Карамболь.
Он уже настроился идти в подвал, когда появился Лазарь.
– Юрий Сергеевич, Брайтон подъехал, сказал, по важному делу.
– Вот как? – Карамболь взял салфетку, вытер жирные после баранины губы, швырнул ее на стол.
Вечер уже, поздно, и Аэлита создала романтическое настроение, но все-таки он вышел к Брайтону. В другой раз послал бы его подальше, но дела сейчас ни к черту.
– Да я ему сказал, пусть завтра подъезжает, – поморщился Лазарь.
– Не надо завтра, – с трудом поднимаясь со своего места, сказал Карамболь.
Лето в этом году выдалось жарким, две пули от киллера схлопотал, мог и не выжить. Сейчас уже все в порядке, больничный режим сняли. А вот постельный остался. Аэлита так хорошо стелет. Сучка ненасытная.
Лазарь Брайтона в дом не впустил, оставил его на террасе. Карамболь знал почему. Лазарь – начальник охраны, можно сказать, первый человек в его свите, а Брайтон – пацан не промах, на ходу подметки рвет. Ревнует его Лазарь, боится оказаться на вторых ролях. А все возможно. За Лазарем столько косяков, а Брайтон пока держит марку.
– Юрий Сергеевич! – Брайтон всем видом давал понять, что Карамболь для него отец родной, все преданность свою выказывал.
Но Карамболь давно уже не верил ни чьим бы то ни было словам, ни взглядам.
– Короче.
– Свищ порядок в своем огороде наводит. Два сорняка уже вырвал.
– Я в курсе, – кивнул Карамболь, с интересом глядя на Брайтона.
Он ведь практически урод на внешность, лицо будто из дерева пьяным резчиком по дереву топором вытесано, глянешь на него – ну ни малейших признаков интеллекта. Но язык у Брайтона подвешен, и умные мысли в голове водятся.
– И то, что агрономы спалились, в курсе, – улыбнулся Брайтон.
– Спалились.
Свищ зачищал свои ряды, начал с мелкой сошки и сразу же обломался, менты ему на хвост наступили, теперь отбивайся. Карамболь очень надеялся, что Свищ сядет в лужу. Ему потом останется только добить эту мокрую курицу.
– Одного менты приняли, другой склеился, а Гаврила ноги сделал, – продолжал улыбаться Брайтон. Он явно готовился выложить козырь из рукава.
– И что?
– Я знаю, где сейчас Гаврила.
– Где?
– Да есть у него один хороший знакомый, – усмехнулся Брайтон. – Для нас хороший, для него плохой, он по старой памяти