Там, где цветет полынь - Олли Вингет

Ульяна неслась по темному переулку, а мысли бились в ней, сталкиваясь и отскакивая, как прыгучие мячики. Когда она вошла в дурно пахнущий подъезд, последние силы ее покинули. Все это время, не отдавая себе отчета, Уля надеялась, что в странных видениях есть смысл. Может быть, ей суждено спасать других от гибели? Предупреждать их, указывать путь, который уведет прочь от дня, часа и минуты, готовящихся стать последними?

Она не решалась попробовать, но мечтала однажды спасти кому-то жизнь. Тогда и ее собственное существование перестало бы ходить по бесконечному серому кругу. И даже гибель Никитки – при мыслях об этом тошнота снова поднималась к горлу – внезапно превратилась бы во что-то сакральное. В жертву, которую нужно было принести во имя великого, благого, нужного всем.

Но не случилось. Она попыталась, и все обернулось еще хуже, хотя, казалось бы, – куда? Что может быть страшнее, чем видеть в чужих глазах смерть? Видеть и быть не в силах ничего изменить.

Горло перехватило, безотчетный страх парализовал Улю, она барахталась в нем, как в болоте, и не могла вынырнуть. Губы хватали затхлый воздух сырого подъезда, но тот не насыщал легкие, уже горевшие огнем.

В изнеможении Ульяна сползла по облупленной стенке, уселась на пол и дрожащими руками нащупала в рюкзаке телефон. Экранчик слепо мерцал в темноте, единственная лампочка на этаже давно перегорела, но Уля и на ощупь могла найти в коротком списке контактов тот, что начинался с буквы М. Столько раз она проделывала это, но каждый заканчивался нервным сбросом до первого же гудка.

За прошедшие годы они разговаривали с мамой трижды. Первый – когда Уля купила телефон и набрала ей, чтобы мать знала номер. Второй и третий – на мамины дни рождения. Встречных звонков Уля так и не дождалась.

Наверное, ей проще было бы думать, что их семья умерла вместе с Никиткой. Что мама собрала вещи сразу после похорон и не прощаясь вышла из квартиры, чтобы не видеть больше ни дочь, ни мужа. Но все было не так. Горе сплотило маму и Алексея. Она рыдала на его плече, скуля и вскрикивая, а тот растерянно прижимал ее к себе, покачиваясь из стороны в сторону. Он готовил куриный бульон и кормил жену с ложки, дуя на маслянистую жидкость, в которой обязательно плавали зеленые веточки укропа.

Когда слезы иссякли и мама статуей принялась сутками сидеть на узкой кроватке Никиты, Алексей приходил к ней, усаживался в ноги и что-то говорил негромким спокойным голосом. Вначале мама и не слышала его, но он не замолкал, и спустя пару дней она начала кивать в ответ.

Через две недели после похорон Уля услышала материнский голос.

– Свет, хочешь, я принесу тебе чаю? – робко спросил Алексей, зная, что она не ответит.

– Давай, – хрипло проговорила мама, и тогда он заплакал.

Каменея, Ульяна слушала сдавленные всхлипывания Алексея и неразборчивый шепот мамы, которые сливались в один оглушительный грохот продолжавшейся жизни. Ей хотелось вскочить, пробежать по коридору, ввалиться в комнату Никиты с обоями, раскрашенными цветными карандашами, и кроваткой в виде мультяшной машинки, зарыдать, размазывая по лицу слезы, упасть рядом с родителями, чтобы и ее хоть кто-нибудь пожалел. Выслушал все, что накопилось в ней, весь этот животный, неописуемый страх, тоску и ужас. Объяснил наконец, что случилось на той дороге, что она видела и почему не сумела предотвратить?

Но слова, брошенные матерью в приемном покое ненужной, не способной помочь им больницы, пульсировали в голове, лишая сил онемевшие ноги.

– Лучше бы это ты умерла… – сказала мать, когда Уля бросилась к ней, застывшей в дверях палаты. – Лучше бы я тебя никогда не рожала.

Тогда Ульяна не поверила этому безумному, осипшему от рыданий голосу. Она повисла на материнской шее в поисках сострадания, защиты от невыносимого чувства вины, только начинавшего пожирать ее изнутри. Но мать отбросила ее руки с таким отвращением, что все стало понятно без слов.

Больше они ничего друг другу не сказали. Ни в тот вечер, когда тело Никиты осталось лежать на столе морга, ни во время подготовки к похоронам. Ульяну избегала вся родня. На нее косились, перешептываясь, а мать обходила взглядом, делая вид, что у нее вовсе нет дочери. Алексей старался что-то исправить, однажды попытался даже обнять Улю за плечи, но от него пахло одеколоном – точь-в-точь таким, какой был у спортивного красавца Кости. Того самого, не дождавшегося свидания. Тогда Улю первый раз замутило, она успела отскочить в сторону, забежать в туалет, и ее долго выворачивало, пока желудок не свело желчной судорогой.

Больше Алексей к ней не подходил. Но все равно оставлял на столе чашку с бульоном. В бульоне плавали веточки укропа.

В следующий раз мама заговорила с Улей, когда та зашла в ее комнату ранним утром последнего дня июля.

– Мам, – начала она, чувствуя, как мягко ведет ее в сторону от усталости и страха.

Мать стояла спиной к двери, ее руки методично двигались – она раскладывала по полкам высушенное белье.

– Мама, – повторила Ульяна.

Наволочка с синими ромбиками осторожно легла на верхушку ровной стопки.

– Нам нужно поговорить, – наконец решилась Уля. – Так не должно больше продолжаться. Я схожу с ума. Я не могу видеть, как тебе плохо, и знать, что ничего уже не исправлю. Мам… – Она сбилась, вытирая текущие слезы, губы дрожали, ноги подкашивались.

Широкая розоватая простыня аккуратно скользнула на верхнюю полку.

– Мы видели запись с камеры. – Ледяной голос матери пробирал до самых костей. – Никита… Он с минуту стоял на дороге перед тем, как выскочил грузовик.

– Да, я знаю…

– Он смотрел на тебя, а ты копалась в телефоне. У тебя было шестьдесят секунд, чтобы оторваться от экрана. И твой брат был бы жив. Но ты не сделала этого.

– Мам… прости меня.

– Не надо. – Она дернула плечом, будто слова дочери ее жалили.

– Я не могу так больше. Ты меня не видишь. А мне тоже больно… Может, нам стоит вместе попытаться…

– Нет.

– Но что-то же надо делать… – Дрожащими пальцами Уля потянулась к матери.

Пододеяльник с багровыми цветами, шелестя, улегся на нижнюю полку шкафа.

– Да, нужно.

– Скажи мне… Просто скажи. Может, мы пойдем к врачу все вместе? Есть же кто-то, помогающий семьям…

– Нет. Не будет никакого врача. Просто тебе нужно уехать.

И снова Уля не поверила ее словам. Тогда ей еще казалось, что поломанную жизнь получится склеить так, чтобы не было видно швов и сколов. Непростительная наивность.

Мама медленно повернулась к ней лицом. Горе заострило ее черты, сделав еще красивее. Она стала чуть смуглее, звонче и пронзительнее. Правильной лепки нос шумно втянул воздух. Уля поняла, что мама из последних сил сдерживает крик.

– Ты не будешь здесь жить, Ульяна. Это ты виновата в смерти брата, и я не хочу, чтобы ты ходила по тем же коридорам, что и он. Слышишь меня?