Хазарский меч - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не шевелясь, Вито старалась получше запомнить сон, пока не спутался и не растаял. Яблоня – это твой род, как говорят женщины, это понятно. Ветки… сухих не было, вроде бы все зеленые. Но эти два яблока – они кто? Это могут быть какие-то родичи – но какие? Если старшие, как Благина рассказывала, то, выходит, Альмунд и Радонега. Один из них умрет – это означает падение зеленого яблочка? Или старый человек не может быть зеленым? Тогда умрет кто-то из молодых? Из младших? Велерад? Кто-то из его детей – у него ведь две маленькие дочки?
Вито сама испугалась этих мыслей. Старшую, Велясю, она любила, а младшую, еще никак даже не названную, и видела только раз: еще не пришло время показывать людям мать и дитя. Неужели этой девочке назначено мало жить?
Да что это я, одернула сама себя Вито. С чего мне сны видеть о Велькиных детях? Пусть они Илетай снятся, она сама хитра, а мать у нее была знатная колдунья.
Но кто же тогда?
Яблоко упало – что это значит? Одни бабы вчера говорили, это к чьей-то смерти, а другие – что яблоко на дереве это к рождению. Хорошо бы, если так! Зеленое яблоко – это скорее кто-то юный, а красное – кто-то зрелый… Юный умрет, а зрелого доля вознесет высоко?
Ох! Трудное дело – сны толковать, особенно заранее. Легко, когда уже случится что-то, а ты вспомнишь, что вот был сон, предрекал. Но когда случится, от сна уже толку и нету…
«Когда сильно яблоня цветет – это к смерти», – прошамкала вчера какая-то незнакомая Вито старушка в углу. Ее было плохо видно в полутьме, и казалось, кикимора выползла из-за печи, чтобы предречь дому беду…
– Что ты вздыхаешь? – сонно пробурчал Свен, поворачиваясь к ней.
– Я… начала Вито и вдруг сообразила, чего ей хочется. – Знаешь, когда весна придет, я у нас на огороде яблоньку посажу!
Глава 3
За полгода до того[7]
Мирава чинила мужнину сорочку – выпарывала изодранные боковые части и рукава, чтобы вшить новые, – когда снаружи поднялся шум. В жаркий летний день дверь была открыта, лучи клонящегося к закату солнца вместе с душистым воздухом свободно проникали внутрь. А вместе с ним и звуки с площади в середине Тархан-городца. Не в пример соседним весям, где каждый большак сидел на своем отдельном дворе, в Тархан-городце, вмещавшем почти три сотни человек, внутренних тынов не имелось, и всякое происшествие делалось и видно, и слышно сразу всем.
Шум все усиливался, Мирава разбирала имена Хастена и Ярдара – люди звали воевод. Она уже хотела отложить шитье и выйти разузнать, как в дверь вскочила краснощекая Рдянка – ее домочадица из дальней родни. В это время ей полагалось полоть огород – почти все в Тархан-городце имели близ города полоски обработанной земли, где растили капусту, репу, лук и прочий овощ. Еще более обычного раскрасневшаяся, с блестящим от пота лицом, Рдянка жадно вдыхала – явно бежала бегом, – и тяжелая грудь ее колыхалась под серой холстиной рубахи с темными пятнами влаги.
– Красота на шов! – как положено, выдохнула она, видя, что хозяйка занята шитьем.
– Что там такое? – спросила удивленная Мирава, пока Рдянка переводила дух.
– Всполох! – наконец выговорила та; ее блекло-голубые глаза были выпучены, на светлых бровях виднелись капли пота. – Сарацины на нас идут в силе великой!
– Что-о? – от изумления Мирава встала, отложив шитье. – Ты сбесилась?
– Отроки приплыли… с Крутова Вершка… Любован послал… он сам видел!
Крутов Вершок было сельцо в полупереходе выше по Упе, и оттуда в Тархан-городец обычно приходили новости с подвосточной стороны. Но сарацины?
– Он так и сказал – сарацины? – повторила Мирава. – Когда ж такое видано, откуда им тут взяться?
– Так и сказал, земля-мать мне послух! – Рдянка слегка наклонилась, будто хотела коснуться земли для подкрепления клятвы, хотя в Тархан-городце полы в избах были не земляные, а из толстых досок, с подклетом внизу, высотой человеку по грудь.
Когда Мирава вышла из дома, народ уже собрался кучкой напротив – перед избой Ярдара. Никто не галдел, значит, кого-то слушали, и Мирава ускорила шаг. От пересказа толку будет мало – дичи нагородят.
За толпой, у двери своей избы, стоял Ярдар – «молодой воевода», как его называли, хотя уже лет пять прошло, как он сменил «старого воеводу» – своего отца. Мирава, женщина рослая, видела его нахмуренное лицо – он кого-то слушал. Когда она стала проталкиваться ближе, кое-кто, бегло оглянувшись, посторонился: Мираву уважали и за мужа, и за мать, от которой она многое переняла и теперь считалась, несмотря на молодость, одной из самых знающих женщин города.
– Да что ты меня морочишь! – услышала она голос Ярдара. – Какие здесь сарацины? Что за враки вредоумные! Любовану темя напекло, коли сарацины примерещились?
– Так не нам! – втолковывал вестник, отрок лет четырнадцати, Жаворонко, Замолотов сын. Мирава его хорошо знала, поскольку сама была родом из Крутова Вершка. – К Любовану от Хотена прислали, из Ржавца! А к ним – из Честова! А уж там люди своими глазами видели!
– И сколько их? Может, послы какие? – Ярдар все не мог взять в толк, что это известие может означать.
– В силах тяжких! – повторил отрок, более точных сведений не имевший. – Как звезд на небе! И не счесть!
Мирава мельком вспомнила: если она в детстве пыталась считать звезды в ясные ночи конца лета, когда их высыпает больше всего, главной трудностью было запомнить, которые она уже сочла. Так что дело и впрямь неисполнимое.
– Ты не врешь? – еще раз уточнил Ярдар.
– Мать-земля! – отрок живо согнулся пополам и коснулся рукой земли. – Перун меня забей, если вру!
Ярдар поднял глаза и оглядел толпу:
– Хастена видел кто?
– К лошадям ушел! – доложили сразу несколько голосов.
– Побежали за ним? Ну так сбегайте кто-нибудь, чего стоите, как просватанные?
Толпа дрогнула: несколько отроков стали проталкиваться на волю и наперегонки пустились через городец к воротам высокого вала, составлявшего защиту Тархан-городца со стороны поля.
С других сторон мыс в укреплениях не нуждался: там его прикрывали два глубоких оврага и река Упа. Так хорошо огражденный самими богами, этот мыс был населен издавна, с
