Наследие войны - Уилбур Смит

Герхард, Одетта и остальные вышли из бистро, их встретила ослепительная вспышка фотоаппарата и серия быстрых вопросов репортера.

Одетта восприняла это вторжение спокойно, привыкнув быть публичной фигурой. Герхард был озадачен и немного встревожен этим вопросом. Это вызвало воспоминания о предыдущих допросах, которые он предпочел бы похоронить. Но Шафран отшутилась.

- Это напоминает мне, как я была дебютанткой в тридцатых. Меня постоянно фотографировали на вечеринках с молодыми людьми, которые якобы собирались на мне жениться.

Герхард посмотрел на нее, приподняв бровь.

- О, не беспокойся. Ни один из них не был даже отдаленно интересен. Они были либо безнадежно застенчивы, либо безумно сексуальны. Ну, знаешь, блуждающие руки и все такое. Поверь мне, дорогой, ты был для меня настоящим откровением.

Она понизила голос, чтобы никто не мог подслушать.

- Ты всегда точно знал, что делать со своими руками.

***

Кабайя позаботился о том, чтобы тела Джозефа и Мэри были похоронены в ночь их смерти. На следующее утро, когда рассвело, он уже был в Найроби. Но следующие несколько дней он размышлял.

Скваттеров предупредили, что любой, кто хоть словом обмолвится о случившемся властям, будь то хозяин фермы или полиция, будет наказан таким образом, что смерть, свидетелем которой они стали, покажется им милосердной. Но даже в этом случае существовала опасность, что кто-то не сможет держать язык за зубами. Если они заговорят, то могут обнаружить погребенные тела.

Надо было что-то делать. Через десять дней после убийства Кабайя и его люди вернулись на ферму поздно ночью. Он приказал скваттерам, давшим клятву, продемонстрировать свою преданность делу, собрав всех скваттеров в поместье, включая женщин, детей и стариков, которые не присутствовали на церемонии принесения клятвы. Им было приказано принести землеройные орудия.

Собравшихся скваттеров повели к тому месту, где были похоронены останки их двух друзей. Кабайя поручил им эксгумировать тела. При свете мерцающих факелов, сделанных из связанных веток, каждый мужчина, женщина и ребенок должны были убрать по крайней мере часть земли, чтобы потом никто не мог отрицать, что они принимали в этом участие.

Погода стояла жаркая, с периодами палящего солнца, перемежавшимися проливными дождями. Тела быстро разлагались. Одного вида и запаха двух трупов было достаточно, чтобы перевернуть самый крепкий желудок. Людей рвало, они прижимали руки ко рту и носу, их рвало прямо на землю. Несколько человек упали в обморок и потеряли сознание, сами выглядя как мертвецы.

Кабайя хотел уничтожить тела. Он выстроил скваттеров в ряд. Один за другим они должны были подойти к месту, где лежали эксгумированные гниющие тела.

Один из людей Кабайи вручил каждому по мачете. Им было приказано отрубить кусок тела перед ними - палец на ноге, кончик пальца, ухо, кусок жира и кожи или кусок студенистого мяса. Затем им велели взять вонючий, гноящийся кусок, который они вырезали, и прижать его ко рту, как какую-нибудь дьявольскую облатку для причастия.

- Нарушите обет молчания, и ваша плоть будет испорчена подобным образом, - сказал Кабайя скваттерам.

Осколки оскверненных тел Джозефа и Мэри были собраны и отнесены в ближайший лесок, где они были разбросаны как падаль для животных, птиц и насекомых. В течение нескольких дней от жертв Кабайи не осталось и следа. Без трупов, доказывающих смерть, против него не было бы никакого дела. Он мог быть спокоен.

Скваттеры не сомневались, что Кабайя, не колеблясь, снова убьет и подвергнет пыткам. Никто не рассказал всей истории случившегося тому, кто мог бы сообщить об этом в полицию. Но люди не могут не разговаривать между собой. Рассказы распространялись, хотя и не более чем смутные, кошмарные слухи.

В течение многих месяцев среди туземцев и колонистов ходили разговоры о причудливых церемониях, на которых произносились страшные клятвы. На них были вышиты новые истории, часто преувеличенные и искаженные, о ритуальных убийствах и каннибализме.

Люди, ответственные за эти ужасные вещи, называли себя мухиму, ‘важные’.

Но у белых поселенцев было другое название для мятежников. Они называли их Мау-Мау.

***

Шафран и Герхард смешались с толпой людей, толпившихся во дворе перед зданием Уилкинса в Университетском колледже Лондона. Каменные ступени, поднимавшиеся к классическому портику, десять могучих колонн, охранявших вход, и купол, возвышавшийся за ними, были покрыты сажей и копотью, как и любое другое здание в Лондоне. Но ничто не могло умалить внушительного великолепия этого учреждения. И напряжение жизни в стране, все еще страдающей от нормирования и строгой экономии, спустя шесть лет после войны, которую она якобы выиграла, не могло омрачить радость на лицах собравшихся там семей.

Это был выпускной день для студентов-медиков университета, момент, когда гордые родители могли похвастаться, что их ребенок получил квалификацию врача. Пока медики выходили из здания в своих докторских халатах и бархатных шапочках с кисточками, сжимая в руках дипломы и оглядывая двор в поисках своих семей, Шафран не сводила глаз с одного конкретного студента.

‘По крайней мере, его будет легко заметить, - заметил Герхард.

Большинство новоиспеченных медиков были белыми. Среди них было немного азиатов. Но людей африканского или карибского происхождения можно было пересчитать по пальцам одной руки.

- А вот и он! - воскликнула Шафран, увидев молодого человека в очках, высокого, стройного телосложения и темной коричнево-черной кожи, характерной для нилотских племен Восточной Африки. - ‘Бенджамин!’ закричала она, отчаянно размахивая рукой.

Герхард смотрел на него с веселой улыбкой. Редко можно было увидеть, чтобы Шафран действовала с таким девичьим энтузиазмом. Но ведь, подумал он, Бенджамин - сын Маниоро. Леон Кортни оплатил ему обучение в Лондоне. И хотя она была на несколько лет старше его, без единой капли общей крови, Шафран чувствовала себя так же сильно, как любая старшая сестра в большой день их младшего брата.

Бенджамин увидел их, и его лицо осветилось широкой улыбкой, когда он помахал в ответ. Но что-то отвлекло его. Он поднял руку, чтобы сказать: "Держись",’ и бросился вниз по ступенькам.

‘Хм ... Есть кое-кто поважнее тебя,’ сказал Герхард.

Шафран улыбнулась. - Не могу дождаться встречи с ней.

Через пять минут они выяснили, из-за чего поднялась суматоха.

- ‘Боже, она восхитительна, - заявила Шафран.

‘Конечно, - согласился Герхард, когда черное видение в желтом шелковом сарафане подошло к ним с кошачьей грацией крадущегося леопарда, подняв голову с царственной осанкой принцессы. Герхард чувствовал,